Майор и волшебница - [3]

— А за то, что ты сейчас тут разводил? — вклинился Кузьмич.

— А что я разводил?

— Как это что? Пущал пропаганду и агитацию, да еще в присутствии старшего по званию и твоего командира: мол, есть еще у нас такие солдаты, что цинично пренебрегают приказом самого Верховного главнокомандующего. Хоть сейчас садись да особисту пиши…

Это они так дурачились, чуя мое хорошее настроение. На самом деле эта парочка давно уж была друзьями неразлейвода. И вот уж в чем я был совершенно уверен: в жизни ни один не станет стучать особисту ни друг на друга, ни, что уж там скрывать иные сложности тогдашней жизни, на меня самого. Ну, предположим, стучать на меня совершенно не за что, но, что греха таить, иные шоферы с ординарцами своих командиров освещали. Это, если подумать, не стукачество, а все равно неприятно, но уж в этой парочке я был уверен…

— Ага! — сказал вдруг Кузьмич. — Ты, Васька, про ухарей говорил? Ну вот тебе и целых трое, всем прекрасно известные. И ведь прямиком к девке курс держат.

Я посмотрел в ту сторону. И точно, не просто прекрасно всем известные ухари — мои ухари, разведчики. Колька Ярчук по кличке Жиган и двое его, как он любил выражаться, «мушкетеров», разве что калибром поменьше, этакие верные оруженосцы. И курс они в самом деле держали прямиком на девушку.

Сложное у меня к нему было отношение. Потому что парнишка был не простой — из тех, кого одной краской ни за что не нарисуешь, тут сразу несколько понадобится, и неизвестно, которой больше, которой меньше…

Как бы вам его обрисовать… Во всем, что касается службы, — солдат безукоризненный, разведчик на своем месте. Парень смелый, лихой, отчаянный, в деле на него можно положиться, как на самого себя. Не подведет, не напортачит, горячки не напорет, на все руки мастер — и «языка» возьмет ювелирно, и с минно-подрывным делом знаком, и нож метает — залюбуешься. Орден и две медали, лычки старшего сержанта.

А вот дома, по нашу сторону линии фронта, когда разведке выпадает безделье, — другой человек. Тут и «разведпоиск» по личной инициативе в немецком винном погребе, и «реквизированные» гуся-порося — но ведь всегда так обставит, паршивец, что не уличишь на горячем и за руку не схватишь! Специально мародерствовать по брошенным сбежавшими немцами домам ни за что не полезет, но если попадется на глаза что-то ценное — мимо кармана не пронесет. И портсигар у него роскошный, серебряный с кучей золотых накладок, веса такого, что волка убить можно, и часы настоящие швейцарские, причем как они к нему попали, покрыто неизвестным мраком. Есть сильнейшие подозрения, что от языков — он однажды притащил полковника, настоящего барона с фамилией в две строки, еще парочка не простых за ним числилась. Но ни разу ни один «язык» не пожаловался, что у него что-то отобрали. Полковник, я так подозреваю, чисто из дворянской спеси — не зря ж он первым делом спросил, в каком звании тот русский солдат, что его взял. И когда узнал, что по немецким меркам Колька не более чем унтер, как-то сразу эту тему свернул. Негоже, должно быть, показалось барону с пригоршней «фон» «унд» и «цу» на простого унтера жаловаться, да еще младшему по званию (первый допрос с него снимал капитан Анжеров). А ведь курящий был полковник, анжеровские сигареты смолил, не чинясь…

Ну и бабник был фантастический. Сколько медсестричек и связисточек из-за него в подушку плакало… Но и тут, не пойман — не вор. И в Польше отметился, и с немками, хотя я свечку не держал, точно знаю, покуролесил. Причем, в противоположность иным, силу применять брезговал, выезжал за счет личного обаяния (обаятелен был, собака — хорош собой, усики фасонные, чубчик неуставной) да всяких гостинцев (мы на трофейных складах «на нужды действующей армии» немало интересного набирали, натащенного немцами со всей оккупированной Европы). Да и вообще, между нами… В Германии к концу войны мужиков была лютая нехватка, так что не стоит с ходу каждого солдата, кто с ними дело имел, в насильники зачислять — там самые разные коллизии случались.

— Окошко завесь, — приказал я Васе.

Сам задернул шторки своего окна — ага, там и шторки имелись, барские для себя машинки партайгеноссе оборудовали, тут тебе и раскладные столики, и ящик с отделениями для бутылок…

Вася оставил щелочку. Я тоже. И прекрасно видел, как эти клятые «мушкетеры» девушку обступили, как солирует, конечно же, Жиган, ей что-то говорит (слов с полсотни по-немецки он знал, но со своей спецификой — только те, что касались его профессии и амурных дел). Девица, как видно, была с гонором — притворялась, что смотрит сквозь них, а их тут нет вообще.

Тогда Федя Шалдыбин, один из «мушкетеров», достал из кармана галифе круг датской копченой колбасы (явно со склада в Лойбурге, который нам неделю назад достался целехоньким) и принялся плавными движениями водить им перед лицом девушки, а Жиган вкручивал ей что-то, помогая себе выразительными жестами, ничуть не похабными. Она все так же сидела, уже прямая, как натянутая струна, смотрела перед собой. С характером девушка — хоть я и видел со своего места, как она невольно слюну сглотнула: голод не тетка…