Майор и волшебница - [15]

— Нет, спасибо, у меня есть свой…

Она достала гребешок из правого кармана пальто и принялась старательно причесываться, помогая себе пальцами и временами невольно морщась от боли, — волосы не сбились в колтуны, но запутались изрядно. Я ощутил нешуточное злорадство — впрочем, не относившееся все же персонально к ней. Пышно выражаясь, колесо истории сделало полный оборот: теперь не наши, а немецкие женщины не умывались, не причесывались, пачкали лица, чтобы не привлечь внимание наших солдат. Линде, правда, не хватало совершенства в этакой вот маскировке, никак не удалось скрыть, что она красивая. И я вновь подумал: как так получилось, что ее пропустили те скоты на грузовике? Женщин рядом с ней сцапали, а ее не тронули: светлым днем, когда могли ее хорошо рассмотреть. Жиган со товарищи издали высмотрели…

— Как я теперь выгляжу, господин майор? — спросила она, закончив, определенно с ноткой кокетства — ну да, едва стало ясно, что мытарства пока что кончились, включились извечные женские механизмы.

— Прекрасно, — сказал я, ничуть не покривив душой. — Садись в машину, будем тебя кормить.

И распахнул перед ней дверцу, мимоходом глянув в сторону застопорившего колонну красавца ИС, — до сих пор возятся, не похоже, что дело идет к концу…

Кузьмич принял явление Линды в машине невозмутимо, только глазом чуть повел в ее сторону, когда она влезала. То ли Вася успел ему шепнуть пару слов, то ли, скорее всего, снова дала о себе знать натура. Кузьмич у нас, до войны насквозь деревенский из псковской глухомани, отродясь не слышавший о буддизме, тем не менее ко всему происходящему вокруг относился с каменным спокойствием буддийского монаха-отшельника (я о них в свое время немножко чи— тал).

— Сделай пару добрых бутербродов, Вася, — распорядился я. — С колбасой или ветчиной, что там ближе, с сыром… Обоснуемся в городе — пообедаем по-настоящему.

Пока он мастерил бутерброды, я отвинтил крышку-стакан вместительного немецкого термоса и налил Линде кофе. Спросил:

— Коньяку немного плеснуть?

— Немножко…

Вася передал мне бутылку, и я плеснул. Линда, держа стакан обеими руками, вдохнула аромат и выдохнула чуть ли не завороженно:

— Настоящий… Сто лет не пила настоящего, только эрзац. Хорошо все же живется русским офицерам: ветчина, настоящий кофе, французский коньяк…

— Немецким, Линда, немецким, — поправил я с ухмылкой. — Мы все это на немецком военном складе прихватили. Явно не рядовым предназначалось…

Она чуточку смутилась и замолчала. Я опустил перед ней откидной столик — они на спинках обоих передних сидений имелись. Сегодня у нас такие на каждом пассажирском самолете, а тогда для нас это была экзотическая новинка, думаю, для большинства простых немцев тоже. Да уж, любили их партийные функционеры барские замашки…

Ела она, что мне понравилось, аккуратно, без жадной спешки, хотя голодна была не на шутку. Ну, подумаешь, сутки поголодала… Я летом сорок первого выходил из окружения, четверо суток крошки во рту не имея, потом только удалось разжиться кое-какой едой в деревне…

Пока она ела, «копченые» починились, а там колонна миновала мост, и замыкающий танк исчез с глаз. Еще с четверть часа проносились их грузовики, потом мост очистился. Появилась регулировщица, ладненькая, бравенькая, с карабином за спиной — зрелище, в первые годы войны немыслимое. Лихо, сноровисто засемафорила флажками.

— А ведь это нам, Кузьмич, — сказал я. — Зря мы, что ли, первые в очереди? Аллюр три креста!

Сначала, когда миновали мост, машину непрерывно и ощутимо потряхивало — колонна изрядно подпортила гусеницами бетонку. Однако потом, примерно через полкилометра, колонна свернула и пошла чистым полем — видимо, им так было ближе к пункту назначения, — и дальше мы форменным образом летели. Великолепные у немцев были автобаны, нужно признать.

Линда сидела раскрасневшаяся после коньяка, повеселевшая, а вот мне достались нелегкие думы. Какое-то время, пока не попадется монастырь, ей придется ездить со мной — и какая-нибудь добрая душа может, гм, просигнализировать, то ли по обязанности, то ли по велению сердца. Возможны неприятности.

Вся дивизия знает, что с командиром артиллерийского полка третью неделю ездит молодая красивая француженка. Самая настоящая. Немцы ее отправили сюда на работу, потом пришли мы, и вышло так, что она пересеклась с подполковником Козиным, а он мужик видный. Девушка прекрасно понимала, что на родину ей через линию фронта ни за что не попасть, и намеревалась остаться с подполковником до конца войны. И с командиром одного из стрелковых полков ездит черноокая белорусская дивчина, которой просто некуда возвращаться — деревеньку ее немцы сожгли, половину односельчан, в том числе и ее родителей, перестреляли, а молодежь угнали в Германию.

Все это знают, и начальство со смершевцами тоже, но притворяются, будто ничего не знают. Подобные мелкие поблажки молчаливо дозволяются тем, кто на хорошем счету. Предположим, я тоже, но тут случай особый: насчет француженок, девушек других национальностей и наших угнанных никаких приказов нет, а вот касаемо немок как раз есть, по-военному недвусмысленный. Так что может чувствительно нагореть…