Лицо Миколы опять задергалось.
— Ни-чего… — прошептал он с мучительным усилием. — Ошибся маленько… ничего…
Он попробовал подняться, но ни руки, ни ноги не двигались. «Чудно!.. Легко так и нигде не больно, а владения ни в чем нету…»
— Рогуля… — коснеющим языком проговорил он: — Гаман… гаман-то… возьми… тут… 40 целковых… в Зашибино… я тебе сказывал…
Он заикнулся, подавившись собственной кровью, которая густым мерным клубом хлынула у него изо рта…
Небо стало еще шире и светлее. Микола все смотрел на него и, с улыбкой, без всякой боли, чувствовал, что уходит в это огромное, открытое небо, — наконец ушел совсем…
На пристань мчался Верблюд с бутылкой водки, а за ним торопливо шагал городовой, уже осведомленный о «происшествии».
— Кончился!.. — мрачно сказал Рогуля, держа в руках Миколин кошель и обильно орошая его слезами.
Между тем раздавленное тело положили на носилки и унесли. Донка зашипела, и муши, понурив головы и еще ниже согнув спины, молча поползли по сходням. Все пришло в свой обычный порядок, только Рогули не было. Рогуля исчез.
Он пропадал целую неделю. На пристани рассказывали, что видели его в разных злачных местах и мертвецки пьяного. Он водил за собою целую толпу пьяного сброда, пил сам, и других заставлял пить за упокой души какого-то раба божия Николая, то рыдал и диким голосом пел «вечная память», то разъярялся и кричал на весь Батуми, что довольно уже им, лохмотникам, гнуть свои горбы для миллионщиков, что он скоро сам будет богаче всех богачей и что тогда пусть самый последний муша посмотрит, каков-таков есть человек он, Иван Рогуля… И в ответ ему жужжала зурна, гремели бубны, и босая, пьяная, буйная толпа кричала: «Ура, Иван Рогуля!»
Но через неделю опухший, желтый, как тыква и еще более обносившийся и обтрепавшийся, Иван Рогуля появился на пристани, надел куртан и, как ни в чем не бывало, снова пошел таскать тюки. К нему подошел было Верблюд. «А Микола-то!» — сказал он с чувством. Но Иван Рогуля так поглядел на него своими оплывшими глазами, что Верблюд уже не продолжал и торопливо зашагал от него в сторону.
Работа на пристани кипела. Тюк громоздился на тюк, лязгали шкентели, донка хрипела и задыхалась от напряжения. И среди всей этой адской музыки монотонно повторялись одни и те же крики: «Вира! Майна!»
