Майк Тайсон - [26]

Неужели люди не понимают, чего он хочет? Хотя его вполне можно понять превратно, особенно когда его черные перчатки бес шумно раздвигают воздух и со скоростью света укладывают против ника на затоптанный ринг. Но это не то, здесь его философия, вера, то, что делает жизнь жизнью, полноценной и честной жизнью.

Он вдыхает Браунсвилл полной грудью и изо всех сил сопротивляется необходимости уходить – Боже, когда ты попадаешь на Манхэттен и они хлопают тебя по плечу, невозможно сдерживаться. Как иначе – если его прошлое сотрется из памяти – сможет он подавлять свои чувства, свою ярость, ту ярость, которая сделала из него мятежника, тот гнев, который бросает его на людей в таких же шершавых перчатках? Все пытаются лишить его силы – каждая просьба об интервью, каждый снимок или автограф угрожают слабостью, каждое мультимиллионное предложение, каждое напоминание, что он любимец публики, защитник и страж общества. Не ужели они не понимают, что делают с ним? Они заставляют его быть хозяином, но, чтобы преуспеть, он должен оставаться мятежником. Он завоеватель, но, чтобы быть им, он должен чувствовать противодействие. Как он может драться со свирепым выражением лица, если они лишают его свирепости? Пусть радуются тому, что доставляет удовольствие ему. Как можно принять чек и после этого продолжать твердить о бескомпромиссности?

Иногда он надевает длинное норковое манто и трое суток подряд рыскает по ночным клубам, улицам и отелям Нью-Йорка. Потом приходят скука и безразличие к жизни, тогда он запирается дома и смотрит фильмы ужасов, в которых людям рубят головы – они катятся по окрашенной кровью земле, а глаза еще вращаются и куда-то смотрят. В один прекрасный день он съедает пятнадцать цыплячьих крылышек и галлон мороженого. На следующий день он не притрагивается к еде. Жизнь должна быть изнурительной, чтобы доказать, что его свободе нет пределов.

– Каждая такая победа вселяет в него новые силы, – говорит Лотт, – ему нужно хоть что-то побеждать каждый день.

В порывах холодного ветра он бредет по улице. На алтарь компромисса положено все: тяжелая, нудная работа, четыре недели самоистязания на тренировках – все ради одного инсценированного вечера, которого так ждет общество.

Он смотрит на витрины магазинов, на огненные всплески рекла мы и вдруг замечает плакат со своим изображением: один пояс чем пиона перетягивает талию, два других как пулеметные ленты перекрещиваются на груди.

– Смотрите! Смотрите! – кричит он. Это как раз то, чего ему так недостает сейчас. – Смотрите! Как… бандит! – Он едва не пляшет от радости. – Все будет отлично. Скорее бы, я не хочу ждать!

В одном интервью он заявил:

– Мне кажется, все против меня. Некоторые делают вид, что уважают меня, но на самом деле это не так. Я в таком бизнесе, где все врут. И я хочу верить, что весь мир против меня. Я люблю при вкус опасности. Я люблю жить на грани. Там, внутри, я совсем не тот, кто заработал свои миллионы. Я все еще дикарь с улицы. Я верю в судьбу, но я верю и в благоприятную возможность. Нет ни чего, чего бы я не мог попытаться достичь; мелкие ставки меня не интересуют. Я воровал ради удовольствия. Никто не может сказать мне, что делать. Я отказываюсь подчиняться кому бы то ни было. Когда я говорю, что я лучший боксер на планете, я говорю это не для того, чтобы что-то доказать. Никто лучше меня не знает, какая я дрянь – я все время притворяюсь, иногда я просто недоразвитый. Я говорю это потому, что хочу вывести людей из себя. Я хочу выходить на ринг под негодующие вопли – когда я держусь вызывающе, я в безопасности. Я поганый парень. И я хочу быть поганым пар нем… но я не дерьмо.

В другой раз он заявил:

– Если человек ударит меня вне ринга, я убью его и потом даже не вспомню об этом. Мне надоело, я сыт по горло всем этим с детства. Я убегал, убегал, убегал – больше я не хочу убегать. Если кто-то тронет меня хоть пальцем, это достаточный повод, чтобы избить его до смерти. И после этого я возьму на себя ответственность. Как и положено мужчине. Я люблю бить людей. Очень люблю. Все знаменитости боятся, что на них кто-нибудь нападет. А я мечтаю, чтобы на меня напали. Без оружия. Только я и он. Я люблю бить крепких мужчин и бью их беспощадно. Я побью Спинкса. Ни у одного из них нет ни малейшего шанса. Я побью их всех. Когда я дерусь, я в первую очередь хочу сломать его волю. Я хочу уничтожить его мужество. Я хочу вырвать его сердце и показать ему его. Джимми Джекобс говорил, чтобы я поменьше болтал об этом. Но я так думаю. И чувствую. Люди говорят, что я примитивный, что я животное. В этом мире много лицемерия. Мир такой… странный…

Его иногда называют ходячей миной замедленного действия. Он дерется на улицах раз в три месяца, потому что ему надо сбросить напряжение, ему необходим опыт уличных драк.

А в большом белом доме в Кэсткилле, где Майк иногда останавливается, восьмидесятитрехлетняя Камилла отводит глаза от телевизионного экрана и гладит его круглую голову, которая лежит у нее на коленях: «Ну чистый котенок, – говорит она, – он очень любит, когда я его жалею и ласкаю. Ему так нужна забота. Как же я за него волнуюсь! Я переживаю, когда он водит компанию с этими людьми, у которых на уме одни только развлечения. Я очень боюсь, что он рассердится, я знаю, что это такое. На ринге-то он дисциплинированный, но не в жизни. Кас умер слишком рано, не успел научить его. Он все такой же непоседа, не любит задерживаться на одном месте. Он будет с одной девушкой, но тут же при ней станет названивать другой. Но что вы хотите, он все еще ребенок…»