Майами - [37]

Он повернул штурвал вправо. Они не проскочили Правительственный канал… случайно или намеренно. Быть может, залихватская импульсивность Родригес была скорее наигранной, чем реальной? Ланч в Лос Ранчосе казался спасенным.

— Ты не любишь Майами?

— Который Майами? Живых мертвецов? СаБи и модников? Кубинцев, которые до сих пор орут свои проклятья в сторону острова? — Она презрительно усмехнулась. Как он мог быть таким наивным? Майами не был черно-белым. Он был всем, что между этими тонами. Радужные краски у «Майами Вайс» и все прочие земные оттенки, тусклые и грязноватые, у обманчивого города, принадлежащего на самом деле разлагающемуся Третьему миру. Это и старушка-Испания, буржуазное «сегодня», город будущего. Забавный и скучный. Печальный и веселый. Космополит и квасной патриот. И, кроме всего прочего, город, где она в детстве вела позиционную войну. Восхитительный город, который ей предстоит покорить.

Хосе казался ошеломленным. Арагоны всегда умели чувствовать, откуда дует ветер, и успели убраться с Кубы со всеми своими богатствами еще при Батисте, когда Кастро еще вел герилью в горах. И теперь сахарные плантации Арагонов являются самым крупным бизнесом Флориды после туризма и цитрусовых. Поэтому он не мог уловить, о чем говорила Лайза. Для него Майами был дворцом у Залива, занимающим двадцать тысяч квадратных футов, лодками и гидросамолетами, родителями с толстой чековой книжкой, и бесчисленными кузенами и кузинами, которых было больше, чем песчинок на частном пляже. Это и домашние учителя, база для поездок на бой быков возле Севильи, апартаменты на авеню Фош в Париже, каменный особняк в Большом Яблоке на Саттонской площади. Фотостудии, лихорадочное изобилие центра, где все являются частью зеркального мира за тонированными стеклами длинных арагоновских лимузинов.

— По-моему, это очень занятное место, — сказал он наконец, скрывая свою неспособность анализировать любой мир, который не соприкасался с его собственным. Он украдкой бросил на нее долгий взгляд. Куда направлен норов Лайзы? Его сердце застучало в груди. О, черт возьми, она была великолепна. И знаменита. Ее звездное сияние осветит все вокруг них на Бейсайд, где он пришвартовывал свою «Сигарету» по вечерам на уик-энд. Он прогуляется с ней повсюду, и все идиоты, которые считают себя его друзьями, увидят, что Хосе де Портал де Арагон представляет из себя кое-что покрупнее, чем его сверкающая лодка, платиновый браслет и мегабогатый старик. Но дело было не только в этом. Все тело его горело страстью. Занималась ли она уже этим с такими парнями, как он? Как и где найти ему слова, которые облегчат дорогу к торжеству секса? Что делать? Чего не делать с такой богиней, как Лайза Родригес? Каждая миллисекунда может стать тестом на мужество, и страх вперемешку с восторгом бушевал внутри него, потому что не было ничего важней.

— Мы уже однажды встречались, — внезапно сказала Лайза.

— Что? — Хосе не ожидал таких слов. Это была явная ошибка. Когда он впервые взглянул на нее, в гостях у отцовского приятеля, то сразу же влюбился. Окрыленный хорошим шампанским, он нашел слова, чтобы пригласить ее на ланч, и она приняла его приглашение, а почему — он до сих пор не может понять.

— Очень давно. В «Гроуве» некие люди по фамилии Алмодавар устроили вечеринку. Я пригласила тебя на танец.

— Я бы запомнил это, Лайза. Никто не может забыть тебя. Ни я, ни кто другой.

Он сглотнул. Это было так, но им овладело странное чувство. В голове Лайзы послышался металл. Происходило что-то, не предвещавшее ничего хорошего.

— Тогда я не была красивой. Я была толстой, страшной и бедной. Моё платье было сшито из старой занавески, и сшила его я сама.

Он ничего не сказал. Подростком он был не очень приятным. Его нутро подсказывало ему, что прошлое готово отнять у него игрушку, которую он желал с отчаяньем избалованного ребенка из богатой семьи.

— Я сказала «Потанцуешь со мной?». Мне понадобился целый час, прежде чем я осмелилась на это. А ты помнишь, что мне ответил?

— Я думаю, ты не так поняла, Лайза. Я никогда…

— Ты сказал… ты сказал… — Лайза Родригес глядела прямо перед собой. — Ты сказал: «Арагоны не танцуют с крестьянками».

Он снова жестко сглотнул, но она еще не закончила.

— И потом, пока я стояла со слезами на глазах, ты повернулся к своим друзьям и добавил: «Разве что с очень красивыми», и захохотал, и они тоже захохотали, и тогда я бросилась прочь.

Стук двигателей сглаживал молчаливую агонию. Хосе не знал, что и сказать.

Он не мог вспомнить тот случай. Но звучало похоже на него, четырнадцатилетнего. Его хребет был сделан в те дни из денег и беззаботности. Впрочем, и сейчас тоже. Существовали две альтернативы. Он мог отрицать это или мог просить прощения. Верный своей натуре, он решил попытаться сделать и то, и это.

— Послушай, Лайза. Я уверен, что ты ошибаешься. Я никогда не говорил ничего подобного… в особенности тебе, но если я и сделал это… если я сделал… то мне очень жаль, правда, я хочу сказать…

Он остановился, чтобы посмотреть, подействовали его слова или нет. Не очень, догадался он.

— О, да я и не в претензии. Это мелочь. Это мне тогда было больно, но тогда мне многие вещи причиняли боль. Мне просто не следовало приглашать тебя на танец. Мне не следовало быть бедной. Не следовало есть все те жирные пирожные. Все, что случается с тобой плохого, происходит по твоей вине. А все хорошее, что с тобой бывает, это твой триумф. Я не верю в случай. Теперь, ты ведь станешь танцевать со мной, Хосе, правда?