Майами - [167]

Крупная слеза прокатилась по ее щеке. Она слишком хорошо знала, чего хочет. Требовалось только продержаться.

— Ты разрешила мне наказать тебя? — заревел Джонни.

Лайза сглотнула.

— Да, Джонни, — пробормотала она.

Она закрыла глаза. Ее платье издавало резкий шум, когда он срывал его клочками. Раздавались и другие звуки там, в темноте, за ее веками, когда ее мучитель готовился к пыткам.

57

Лайза Родригес медленно поднималась из пропасти. Ей не хотелось этого. Там, внизу, в холоде и тишине все казалось таким спокойным. А поверхность окажется кипящим котлом, полным ужасных вещей, и все-таки она возвращалась. Потом пришла в сознание. Целая стена боли обрушилась на нее, раскололась на тысячи мучительных кирпичиков. Агония колола ее мозг остро и горячо, тускло и больно, присутствовала повсюду, вибрировала у нее в душе. Лайза открыла глаза. Потолок то фокусировался, то расплывался. Она старалась повернуть голову, но шея болела. О, Боже, сейчас ее стошнит. Она повернулась набок, и дурнота фонтаном хлынула из нее, желудок сжимался и расслаблялся, выдавливая жидкость из ее внутренностей. Лайза была холодной и липкой от пота… и голой, совершенно голой! Разорванное платье и распоротые трусики лежали на ковре возле лужи с тошнотой.

Крупица за крупицей возвращался ужас. Она старалась прогнать из памяти страшные воспоминания. Она поднесла дрожащую руку к лицу. Веревка была срезана, но следы остались на запястьях, багрово-синие рубцы, болезненные и воспаленные следы ее борьбы с мучителем.

Она оторвала голову от ковра. Где он сейчас? Она попыталась произнести его имя, но не могла. Язык распух и стал вдвое толще обычного. А губы втрое толще. Рот пересох от запекшейся крови. Она с трудом села. Оооох! Боль ожила в щели между ягодицами, где он жег ее. Боль плясала по избитым плечами и прыгала по распухшим рукам. Сидела в голове за налитыми кровью глазами. Лайза хотела знать лишь одну вещь. Изнасиловал он ее или нет? Она потянулась рукой к избитым губам ее лона, болезненным и распухшим после его нападения. О, да, сделал и это. О Боже, сделал. Она засунула палец внутрь. Да, там это было. Он сделал это. Джонни Россетти сделал то, что любил больше всего. Он занимался любовью с ее бесчувственным телом. Это было самым близким к тому, чего он мог добиться, чтобы оно показалось ему трупом.

Кое-как она ухитрилась встать. Шатаясь, подошла к зеркалу. Дыхание у нее перехватило, когда она увидела свое когда-то красивое лицо. Оно было жестоко избито, однако кроме губы ран на коже не замечалось. Она потрогала нос. Прямой, не сломан. Она оттянула распухшие губы. Ее великолепные зубы, с запекшейся на них кровью, не сломаны. Она проверила каждый. Не шатались. Она почувствовала, как струйка потекла по внутренней стороне ляжек, в животе все крутило, но она не стала вытирать. Слезы боли текли по ее распухшим от синяков щекам. Она натянула изодранные трусы и влезла в обезображенное платье. Ей пришлось долго смотреть на часы, приблизив их к глазам, чтобы определить, который час. Ее глаза не фокусировались. Она чувствовала головокружение, но решила взять себя в руки. Она едва не упала с лестницы, крепко хваталась за перила и волочила ноги, словно инвалид. Она прошла через мраморный холл к входной двери, шагая с преувеличенной осторожностью идущего по льду человека. Положила руку на дверную щеколду. Волна слабости нарастала внутри. Нет! Только не падать. Боже, помоги ей остаться в сознании. Больше ей ничего не нужно. Лайза сделала глубокий вздох, собирая каждую крупицу своей силы воли. Потом потянула щеколду. Дверь широко распахнулась, и Лайза заковыляла наружу, на 63-ю улицу. Там было пустынно, но она знала, куда нужно идти.

Зеленый купол «Бильбоке» находился всего в нескольких ярдах от нее. Устремив глаза на него, она кое-как доковыляла. Внутри обедали люди. Уже не фешенебельная, развязная толпа, собиравшаяся к ланчу. Серьезные люди, кто приходил сюда по вечерам. Не имело значения, кто они. Важно было лишь то, что они приходили туда.

Она резко толкнула дверь, и та распахнулась. Девушка стояла на пороге. Гул беседы медленно утихал. Она увидела одно лицо, другое, лица людей, увлеченные разговоры которых были прерваны видением, восставшим из глубин ада.

Она подождала, пока молчание не стало всеобщим, а шок полным.

Затем медленно опустилась на колени. Протянула руки к испуганному ресторану и сказала тихим, слабым голосом.

— Помогите мне, пожалуйста, помогите мне… Меня изнасиловали.

58

Комната для свиданий на Райкерс-Айленде показалась дворцом по сравнению с грязной камерой, которую Джонни только что покинул, и все же она была не больше, чем кабинки, в которых переодевались его модели. Он тяжело вздохнул и сел к железному столу. Напротив него сидел его адвокат. Обычно Джонни глядел на этого писаку с пренебрежением. Но теперь пожирал глазами так, как глядел бы на спасительную веревку, если бы тонул.

— Мы можем доказать, что эта сука подставила меня… — начал было он.

Однако юрист выставил руку. Он хотел говорить первым. Джонни сник.

— Слушай, Джонни, и слушай хорошенько. Ты тонешь. Я гарантирую, что тебе светят двадцать лет без права амнистии. Я побывал на Ленокс-Хилл и говорил с парнем, который занимается травмами, и с невропатологом. Я никогда прежде не видел докторов в ярости. Они обычно холодные как рыбы. Но тут были в ярости, Джонни. В большой, большой ярости. Если им позволят высказаться, то раздадутся гром и молнии. Вся пресса тоже сошла с ума. В Нью-Йорке ведь полно испаноязычных. Не мне рассказывать тебе об этом. И у них не так много героев, а героинь еще меньше. Лайза Родригес одна из них. Поверь мне, Джонни. Ты будешь в большей безопасности за решеткой. На улице тебя просто разорвут на клочки. Тебя ведь держат отдельно от других зеков, сидящих за насилие, и у тебя есть деньги, чтобы нанимать защиту. Ты можешь пройти через это без каких-нибудь серьезных неприятностей.