Маяковский едет по Союзу - [8]

Все, что вымеришь взглядом за день, Что тебе напоет станок — Все горой драгоценной клади Ты домой волоки, сынок.

Дескать: иди, сынок, на завод, хорошенько присмотрись, как и что там лежит, выбери несколько ценных вещичек и постепенно выноси домой, то есть, проще говоря, кради — и все. Вот что получается в результате недобросовестной работы. Поэт хотел сказать одно, а получилось совсем другое.

Или такой «шедевр»:

Я пролетарская пушка. Стреляю туда и сюда.

Нет, ты не стреляй туда и сюда, а стреляй в одно определенное место: стреляй туда, куда надо!

В одной из южных газет я вычитал «замечательное» стихотворение, четыре строчки из которого я вам прочту, и вы убедитесь в их «гениальности»:

В стране Советской полуденной, Среди степей и ковылей, Семен Михайлович Буденный Скакал на сером кабыле!

И когда хохот ослаб, Маяковский продолжал: — Я очень уважаю Семена Михайловича и даже его кобылу уважаю. Пусть она его выносит целым и невредимым из боев. Я могу даже простить автору, что он переделал кобылу в мужской род. Но если кобыле сделать ударение не по тому месту, она может вас занести черт знает куда!

Неверно, что поэзия — легкое дело, которому можно обучиться, да еще по книжке Шенгели (есть такой профессор), в несколько уроков. Задача не в пять уроков научить писать стихи, но отучить в один урок. Литература, которая должна вести рабочий класс на борьбу, — труднейшее дело в мире. Не всякого из нахрапистых ребят, печатающихся и имеющих свои книги, надо считать поэтом. Рифма — это хорошая плеть со свинцом на конце, которая вас бьет и заставляет вздрагивать. Ошибки свойственны и великим поэтам. Ведь случилось же, что поэт написал о львице с гривой, хотя таковой и не существует в природе. (Лермонтова он не упомянул.)

Затем Маяковский приводил другое стихотворение и спрашивал:

— Если у поэта в тексте марша фигурируют кавычки, то как же прикажете маршировать: по два нормальных шага и один укороченный? или вприпрыжечку?

Зубные врачи и даже служители культа так или иначе состоят в организациях, а поэты еще не объединены и почти не несут ответственности за свою работу. Их «объединяют» лишь длинные волосы.

Сняв с поэзии поповскую оболочку, мы видим, что делать стихи — такая же черная работа, как и всякая иная. Вдохновение присуще каждому виду труда. На поиски одной рифмочки приходится тратить иногда больше суток, и нормально Маяковский не может сделать в день больше шести-восьми доброкачественных строк. Отцеживай рифмы!

Я хожу по улицам и собираю всякую словесную дрянь — авось через семь лет пригодится! Эту работу по заготовке сырья надо проделывать постоянно, по принципу восьмичасового рабочего дня, а не в минуты отдыха. Дело не во вдохновении, а в организации вдохновения.

Стихи в газету особенно трудно писать — срочные, нужно быть гибким, а главное — политически грамотным.

На вопрос: можно ли забыть рифму в трамвае? — я отвечу: да, можно — я однажды забыл у Страстной площади (ныне — Пушкинская площадь в Москве), вернулся и вспомнил.

Часто Маяковский предпосылал стихам пояснение: рассказывал предысторию стихотворения, расшифровывал отдельные имена, малоизвестные, переводил иностранные слова.

Здесь же перед чтением «Сергею Есенину» (которое не раз он объявлял: «Разговор с Сергеем Есениным») Маяковский сказал:

— Есенин — безусловно талантливый поэт, но он часто писал не то, что нам надо, и этим приносил не пользу, а вред… Вскоре после смерти Есенина в помещении Художественного театра состоялся вечер его памяти. На фоне тощей, надломившейся березки выступали с «прочувствованными» речами ораторы. Затем Собинов тоненьким голоском запел: «Ни слова, о друг мой, ни вздоха, мы будем с тобой молчаливы»… хотя молчалив был только один Есенин, а Собинов продолжал петь. Вся эта обстановка произвела на меня удручающее впечатление. Я не мог сразу откликнуться на смерть Есенина. Боль утраты остро чувствовал. Я очень ценил Есенина, повторяю, как талантливого человека, и не терял надежды, что творчество его пойдет по другому руслу.

Очень часто поэты пишут стихи, приспосабливая их к тому или иному празднику или похоронам. Не приняли в редакции — дожидаются следующего случая или, переделав названия и имена, сдают под ту или иную «дату».

После смерти Есенина появилась целая армия самоубийц. Прослушав стихотворение, я надеюсь, вы не пойдете по их стопам. Чтобы ответить сразу и на поступающие вопросы, скажу еще вот что: Есенин брал зачастую в своих стихах «раздражающим», «волнующим», формальным «дррр». Есть у него примерно такие строки:

Да, я знаю, с тобою дрругая. Но и с этой, с любимой, с дрругой, Ррасскажу я тебе, доррогая, Как недавно я звал доррогой…

Это «дрр» действует в обратную сторону. А иногда оно и раздражающе действует, и этими стихами пользуются, чтобы понравиться девушке. Я считаю, что для этого вообще не нужны стихи. Но если человек решил обязательно воспользоваться стихами, то я бы лично рекомендовал ему прибегнуть к народным частушкам, которые, с моей точки зрения, гораздо сильнее:

Дорогой и дорогая, Дорогие оба, Дорогая дорогого Довела до гроба.

После выступления, когда мы остались вдвоем в номере, он поделился со мной: