Май любви - [4]

Пока пировали, танцевали, слушали менестрелей, играли во всевозможные игры приглашенные на свадьбу гости, в жизнь Матильды ворвался кузен ее зятя Филиппа, с которым она до этого никогда не встречалась. Этот молодой меховщик, по имени Гийом Дюбур, только что прибыл в Париж. Занятый исключительно своею любовью к Флори, Филипп лишь случайно вспомнил об этом жившем в Анжере родственнике, откуда тот и приехал, чтобы присутствовать на церемонии. Едва увидев, что он приближается к ней поздороваться, едва услышав его голос, едва встретились их взгляды, Матильда почувствовала, как в ней вспыхнул интерес, волнение, забытые со дня помолвки с Этьеном. Ее внимание, возобладавшее над инстинктом обороны, сосредоточилось на вновь прибывшем. Почему? В такой момент? И именно этот человек, а не кто-то другой?

«В нем таится какая-то неведомая для меня чувственность, сила, какая-то животная притягательность, а ведь это все — увы! — наилучшим образом сочетающиеся ингредиенты соблазна, способного меня тронуть. Можно было подумать, что на него повлияла профессия, что ежедневная работа со шкурами диких зверей наделила его самого какой-то дикостью, неумолимой и свободной, присущей хищникам… Сколько ему может быть лет? Двадцать восемь, двадцать девять? Вряд ли я покажусь ему слишком молодой. Какая насмешка судьбы! Годы весят много в этом смысле, но я вовсе не почувствовала их груза, когда захотела, по собственному выбору, стать женой Этьена, друга и почти ровесника моего отца: ведь он на двадцать четыре года старше меня! Как все это странно…»

Впрочем, самым ужасным было вовсе не это, а совсем другое открытие. Пока Матильда во время свадебного торжества делала все, чтобы как можно чаще оказываться рядом с юным анжерцем, не выказывая заинтересованности, он не спускал глаз с Флори! С ловкостью, которой Матильда не могла не восхититься, хотя и осуждала его, он так искусно, так незаметно для всех, кроме нее, зачарованной его взглядом, словно оплетал сетью новоявленную супругу, то проходя взад и вперед поблизости нее, то снова и снова пересекая ей дорогу и кружа вокруг Флори — светловолосой, яркой, в платье из серебристой ткани, как коршун вокруг голубки.

Горничная помогла своей хозяйке с помощью специальной повязки поднять повыше несколько отяжелевшую грудь и натянуть закрытые панталоны, надела на вымытое, растертое и насухо вытертое тело, надушенное пудрой из ирисового корня, длинную шафрановую рубашку с тонкой вышивкой, удерживавшуюся на боках двойной шнуровкой, затем блузу из плотного шелка с облегающими рукавами, застегивавшуюся на уровне бюста, но свободно ниспадавшую от талии. Камзол без рукавов из сукна того же цвета гиацинта, что и блуза, поверх которой он был надет, падал волнистыми складками до пола. Широко открытый на груди, он был застегнут у ворота золотой пряжкой. Расшитый пояс со свисавшей сумкой усиливал впечатление от модного в последнее время покачивания бедрами.

— Умоляю, Маруа, не дергай так волосы, когда расчесываешь! Поосторожнее, еще полегче!

«Он ничего не замечал, кроме Флори! И это в день ее свадьбы! К счастью, оставаясь в центре всеобщего внимания, та совершенно не подозревала, что зажгла такой огонь одним лишь своим присутствием, одной лишь своей красотой. Счастье придавало ей еще больший блеск, чем обычно: она сверкала, как какая-нибудь драгоценность из лавки ювелира. Бело-розовая, как яблоня в цвету, радостная, как жаворонок, такая веселая, такая оживленная — сама прелесть!»

Черные волосы, собранные на затылке в упрятанный в сетку из шелка шиньон, были увенчаны завязанным под подбородком головным убором из гофрированной ткани, лоб охватывал поясок из чеканного золота.

«А этот юный муж, которого с такой радостью избрала себе наша дочь, достаточно ли он надежен как спутник жизни, который ей нужен? В свои семнадцать лет он еще так зелен, что невозможно предвидеть, что из него получится. Одно лишь время позволит судить об этом. У этих детей одинаковые вкусы, оба занимаются прекрасным делом — сочинением и исполнением песен, читая жизнь в глазах друг друга. Да хранит их Бог! Что же до меня, то я — простая женщина, мысли которой разбегаются во все стороны, как мыши в хлебном амбаре! Ну, расфилософствовалась! Пора в церковь. Мне сейчас это просто необходимо!»

Туалет завершили туфли из кордовской кожи, позолоченные и с украшениями из металла. Накинув на плечи Матильды того же цвета гиацинта плащ, который она завязала на шее витым шнурком, Маруа склонилась в поклоне перед хозяйкой, готовой к выходу.

На первом этаже, где слуги и служанки наводили порядок после многодневного праздника и приемов, ее ожидали все три младшие дочери. Сыновей не было. Старший, студент Арно, уже отправился к заутрене в университет. Младший, Бертран, работавший вместе с отцом как ученик, очевидно, был с ним в бане.

— Доброе утро, девочки. Пора к обедне.

Кларанс, Жанна и Мари под неусыпным оком кормилицы Перрины расцеловались с матерью.

Если на головном уборе только что вышедшей замуж дочери ювелира Флори сияло золото, то на ее сестре Кларанс украшения были из другого металла. Серебро ее белокурых волос навевало мысли о Севере с его бледными тонами. В свои четырнадцать лет Кларанс смотрела на мир очень внимательными, прозрачными, как родниковая вода, глазами, ясными и холодными, как и она сама, привыкшая не слишком выдавать ни свои мысли, ни чувства. Зато тело ее было более откровенным: тонкая легкая фигура, округлившаяся грудь, покачивание бедрами при ходьбе никого не оставляли безразличными. Вся она дышала двусмысленным обольщением, и не было человека, которого ее гибкая походка не заставила бы подумать о любви.