Маугли - [16]
Мужчина в белом плаще обернулся на крик Вадика, посмотрел на него, наморщил лоб, узнал наверно, потому что рябь смеха пробежала по гладкому лицу евнуха.
Ванёк побежал, но не к Вадику, а от него, значит - чувствовал свою вину, ожидал смерть от соприкосновения металла с сердцем.
Вадик радостно взвыл, Маугли эхом ему отозвался, как в печной трубе, когда воровал овцу из деревни и застрял в дымоходе.
Вадик на миг обернулся к Маугли, подмигнул и рявкнул громче вокзального матюгальника,
- Стой, парень! Не твоя это война! Не твоя! - и добавил после лебединой паузы, а Маугли подумал, что только у лебедей среди всех птиц имеется пенис: - Береги себя, парень, береги!
Сына Евдокимом назови!
Евдокимом!
Солдат укатил в визг и вопли, словно примерял форму польского гренадера, от которого ушла Эвка.
Маугли мелкой рысью побежал от людей, вынюхивал, выискивал места, где меньше народа, где запахи страха, денег и блуда не яркие, не резкие и не напоминают скрежет клыка моржа по льдине.
Пять минут он бежал без напряжения, а потом, словно в липкую паутину попал.
Ноги двигали Землю, возникало неотразимое желание прилечь в ягель.
- Я смогу, я достоин! - Маугли шептал, не думал о том, что сможет и чего достоин, но слова прибавляли силы, как давали силу витамины от Сергея Ивановича Абрамцева. - Погорячился в каменной тайге, признаюсь, что брал и чувствовал больше, чем удивлялся, поэтому обнаружил себя в неподобающем месте в ненужное время - так олень куду находит себя в пасти волка. - Маугли присел на урну, зеленый ящик крутанулся, Маугли упал, отскочил, задрожал, будто в сильнейший мороз.
Он вспомнил, как рвал зубами нежное мясо оленя, как упивался жиром нерпы, и пронзительная боль потери ударила ниже пояса, словно облили жидким свинцом.
Дядя Федор отливал из свинца грузила, привязывал грузила к сетям, а затем по пьяни топил сети в океане и в реках; злоупотреблял дядя Федор девяткой крепкой, запрещенной на Ямале и в Гренландии, но разрешенной на островах Зеленого Мыса и в Норвегии.
Маугли - дикий, его семья - стая волков, но с дядей Федором он дружил, как дружит волчонок с человеческим охотником без сапог.
Дядя Федор подкармливал Маугли, бросал ему кости, объедки со своего стола, и Маугли счастливый с добычей убегал в тундру, из тундры в - тайгу.
Для сытого волка тысяча верст - ерунда, как кипящая грязь в вулкане.
В последний раз дядя Федор расщедрился и подкинул Маугли мешок с протухшими мясными консервами, что остались от геологов, погибших при загадочных обстоятельствах в сарае дяди Федора.
Волки глотали консервные банки, и необыкновенное чувство сытости при голодном брюхе разогревало стаю не хуже тучи комаров.
Маугли завыл, чесал немытую голову палкой, задумался о Солнце в тайге и, нежданно-негаданно, потому что в тайге или в тундре ко всему готов, а в каменной тундре сплоховал - наткнулся на мягкую стену.
Не совсем мягкую, как пух гагары, но и не гранитно мерзлую, как тундра в январе.
Ощущение, будто гнался за зайцем и врезался в старое замшелое трухлявое дерево.
Над Маугли загремел голос, и голос летел с неба, от духов тайги:
- Полно, полно дикий ты человек с глазами змеи.
Украл? Тогда в тюрьму, к вшам поднарным!
Во мне защиты не ищи, я тебе не мамка с развороченными губами! - огромная женщина, по весу - три Маугли, квадратная, на ногах тумбах, с гранитным лицом, агатовыми глазками и муравьиным носом смотрела на застывшего Маугли сверху вниз - так пилот бомбардировщика снисходительно бросает бомбу на пляж в Майями.
- Михайло Потапыч! Ты нашел меня! Убей! Убей без садизма и отрывания конечностей! - Маугли прошептал, и женщина не слышала его слов за грохотом своего величия: кто этот узкий парень, чтобы она, большая и крепкая, думала о нем, слушала его, приносила ему баланду по пятницам?
Маугли парализовало, он не в силах бежать и сопротивляться перед оборотнем, который на этот раз принял форму огромной женщины - половину неба закрывает телом, а головой - Солнце.
Сейчас свершится, медведь оторвет Маугли голову, и тысячи бурундуков в тайге почувствуют себя отомщенными, и лососи после нереста вздохнут спокойно, потому что никогда больше Маугли не выйдет с костяным гарпуном на охоту.
Женщина сжала Маугли руку, до боли, до слез Маугли и загрохотала дальше - даже медведь издевается над жертвой, забалтывает:
- Недобрый, злой молодой человек, что не уважает женщин и трудовую дисциплину.
Еще раз повторю, что ты недобрый и невоспитанный, а больше - ни слова хорошего в тебя не брошу, потому что недостоин ты, гулена и выжига.
Бежал, ударил головой женщину в грудь и полагаешь, что гордец, отомстил мне за моего мужа Ивана Прокофьевича?
Иван Прокофьевич, если бы не умер за столом с блином в глотке, тебя бы на смех поднял, курам на откуп бы отдал.
Не по силам я Ивану Прокофьевича стала в последние годы, потому что он русской слабой кости, а я - украинка, из Восточной части, и мы - ОГОГО!
Подниму Ивана Прокофьевича на руки, несу по комнатам и чувствую, как руки мои сдуваются, будто лопнувшие воздушные шарики на празднике послушания.
В последнее время не заплетаю косы, потому что волосы коротко подстригла, мешают волосы при приеме пищи, словно злые змеи лезут в мою колбасу: - Женщина вспомнила, выхватила из огромной сумки на колесах батон докторской колбасы (Маугли знал, что она называется - "Докторская", Семен Михайлович Тополь обучил Маугли различать сорта колбас), откусила, как стахановец, потому что кусок - огромный, но с набитым ртом разговаривала, оттого, что - женщина, поэтому - болтушка: - Три килограмма докторской взяла - мало, до дома не довезу, по дороге скушаю, потому что обмен веществ у меня сломался после излома, сначала я пытала обмен веществ, а потом он умер, как в застенках чехословацкого гестапо.
Производственная тема не умерла, она высвечивает человека у станка, в трудовых буднях с обязательным обращением к эстетическому наслаждению. И юмор, конечно…
— Кто? Слышите, обыватели в штопаной одежде, кто скажет мне гадость? – Девушка воин с кокардой «Моральный патруль» в волосах (волосы – чернее Чёрной дыры, длиннее Млечного пути) широко расставила циркульные ноги.
В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.