Матюшенко обещал молчать - [36]

Случилось это так. Брат Ольги Федор, военный музыкант, пригласил их как-то к себе на именины. Николай с Ольгой пошли. Всего гостей человек двадцать было, в основном, товарищей Федора по оркестру — молодых и пожилых сверхсрочников со своими половинами. Когда уселись за стол и кто-то уже поднял перед собой полную стопку, сказав при этом привычное: «Ну, значит, за здоровье именинника», и все тоже дружно потянулись к Федору со своими стопками, рюмками, фужерами, Николай вдруг встал и громко постучал вилкой по графину.

— Э нет, так нельзя, — сказал он, — некультурно, у человека день рождения, нужен тост, подобающий моменту.

— Вот ты сам и скажи тост, — добродушно предложил ему Федор. — У тебя ведь высшее образование.

Николай стал объяснять, что у него не высшее, а средне-техническое образование, хотя разница тут и небольшая: диплом почти точь-в-точь такой же, в твердой обложке книжечка; есть синие книжечки, а есть голубые, у него, например, голубая…

Но тут гости стали проявлять нетерпение — сколько можно держать на весу полные рюмки! — и Николай опять постучал вилкой по графину.

— Прошу внимания, товарищи.

— Дайте же сказать человеку, — обратился к гостям Федор. — Говори, говори, Коля, свой тост.

Николай откашлялся.

— Дорогие товарищи, — начал он, — позвольте мне… — Он обвел взглядом застолье. — Позвольте мне от имени собравшихся, так сказать…

Он опять прокашлялся и внезапно — умолк. Рюмку перед собой держит, смотрит на нее, нахмурив лоб, а что говорить дальше — ну хоть убей, не знает. Вроде ему память отшибло.

— Заело, — сказал кто-то тихо. И тут уже все не выдержали:

— Ну товарищи… Все ведь ясно, поехали. Будь здоров, Федя!

— В другой раз свою речь скажешь, — кивнул Федор Николаю. — Выпей, оно помогает. И сначала порепетируй немного.

Выпили и принялись уничтожать закуску. Потом еще раза три выпили. Стало весело. Заиграла музыка, и кто-то уже потащил в другую комнату хозяйку — танцевать, — но Федор не дал, сказав при этом: «Знаю я эти танцы». Потом тот, который хотел танцевать и у которого ничего не вышло, извинялся, прикладывая к груди руку: «Ты меня не так понял, Федя», а его собственная жена, выскочив из-за спины Федора, отвесила мужу звонкую оплеуху. Поднялся небольшой шум. Но потом все опять уселись за стол, выпили и принялись по очереди рассказывать анекдоты. Когда очередь дошла до Ольги, она стала рассказывать про то, как людоеды поймали однажды трех человек разных национальностей: американца, англичанина и китайца.

Николай заволновался. И вдруг опять встал. Вид у него был серьезный.

— Прекрати! — сказал он Ольге.

Та растерялась:

— Что — прекрати?

— Это самое, будто не понимаешь.

— Да что с тобой?

— Прекрати, я говорю!

— В самом деле, что с тобой, Коля? — хрустя огурцом, вмешался со своего места Федор. — Ты успокойся: нашего ж не поймали, сказано — американца, англичанина и китайца. А наш убежал, не дался. Наш — самый умный. Рассказывай дальше, Ольга.

— Рассказывай, рассказывай! — загалдели гости.

— Тогда я уйду, — сказал Николай. И, как солдат на параде, гордо задрал голову.

— Скатертью дорога, — махнул рукой Федор. — Наденут корове шляпу…

— Бывают же такие люди, — вздохнул еще кто-то.

Николай, мстительно поджав губы, молча выбрался из-за стола и, глядя перед собой преданными, как у школяра, глазами, вышел из комнаты.

Ольга догнала его уже на улице; слегка оробев, пошла рядом, стараясь попасть с ним в ногу. Николай шел, заложив руки за спину и как-то странно, вовсе не сердито, а печально молчал. Ольга всерьез перепугалась.

— Ну что ты. Коля? Что я такого сказала? Ты же сам мне этот анекдот рассказывал, помнишь? Месяца два назад. И вдруг — прекрати…

— Помню, — кивнул Николай. — Так кто я был тогда, и кто сейчас.

— Да какая же разница?

— Не скажи. Разница есть. — И Николай вздохнул. — Понимаешь, сам не знаю, что со мной происходят. Ведь я, честное слово, ничего этого говорить не хотел — само вырвалось! Почему — убей не знаю. Как будто поселился во мне с тех пор, как получил должность, совсем другой человек. И человек этот из благодарности или чтобы оправдать доверие хочет быть таким правильным, таким правильным — как перед богом, который все видит и все слышит, и если ты что-нибудь не так скажешь или даже подумаешь, или посмеешься над тем, над чем люди .смеются, то тебя тут же и с должности снимут и никогда ее больше не дадут. Понимаешь, вроде мне уже того нельзя, что всем простым людям можно. Не то что говорить, но даже и слушать. Так что ты при мне не говори такие вещи. А то мне неудобно.

— Ясно. А может, ты и среди меня воспитательную работу вести должен? Чтобы я была тебя достойна?

— Я серьезно! — обиделся Николай.

— Я тоже серьезно, — сказала Ольга. — Пить надо меньше, вот и будешь правильный. Ну, а выступать зачем полез:

«Дорогие товарищи»…

— Я ж говорю: сам не знаю. Но думаю, это оттого, что если я теперь начальник, то и выступать везде должен, как же иначе. Ты видела когда-нибудь начальника, чтобы не выступал? Мы — как артисты.

— Хуже, — сказала Ольга. — Те хоть слова на память учат.

Кончилась вся эта история внезапно и совсем не так, как предполагал ее закончить Николай Кузьменко. Он думал как: естественным путем подойдут к концу деньги, из которых он жене дотацию давал, он напоследок хорошо выпьет, придет домой и скажет: «Меня не утвердили». Кто? Где? Да где-то там в верхах, где утверждают кадры. А почему — он не знает, его дело телячье. Какой им еще начальник нужен — непонятно. Разве он не старался? Не жил планом день и. ночь? Не гробил свое здоровье? Не, это самое, понимаешь, не наживал инфарктов? Тут можно будет еще выпить — Ольга поймет. Кстати, на второй или на третий день после его назначения она купила бутылку коньяка — выдержанного, высшего качества, — поставила в сервант и сказала: когда его утвердят в должности, тогда они и* выпьют. Вот этот коньяк и можно будет прибрать, с горя. С горя все можно.