Матюшенко обещал молчать - [21]

— Это его поставили смотреть, чтобы мы с обеда не опаздывали, — догадались заливщики. — Как ковши набивать или стержня делать, так — людей нет, а как над душой стоять — откуда только они берутся.

— А может, он просто так стоит.

— Ну да, просто.

— А что, может, он голодный.

— Ага, глянь, какой бугай.

Однажды Дымба стоял так, стоял, не то чтобы в рот заглядывал, а так, задрав голову, по-хозяйски оглядывал цех — потолочные фермы, краны, потом хмыкнул и сказал деловито самому себе, но чтобы и другие слышали:

— Да, старый цех, старый!

— Кто же в наше время не старый, — вздохнул Матюшенко, а Дымба продолжал:

— Ремонт нужен, давно-о нужен. А еще лучше сломать все к черту, сгрести бульдозером в кучу и на этом месте построить новый цех, в два раза дешевле будет. Но у нас этого не понимают, нет, не понимают.

— Конечно, не понимают! — поддакнул ему кто-то, кто из вежливости привык поддакивать всем, даже если ему скажут, что ноги из головы растут, а не из другого места. — Они ж тут не работают, они…

Но Дымба не слушал единомышленника, он оторвал ладонь от зада и поднял вверх палец.

— Но стены — крепкие! — важно сказал он. — Очень крепкие стены. Вы посмотрите, товарищи, — он быстро подошел к стене рядом со столом, где обедали заливщики, и поковырял пальцем черный, прокопченный насквозь кирпич, цех и правда был старый. — Это вам не какая-нибудь глина, железо! Кладка — на яичном желтке. Не то что теперь строят: тяп-ляп, стенку рукой пробить можно. Да, умели работать наши предки, умели.

И он посмотрел на обедавших уже совсем по-свойски: ведь поругать строителей — с кем не найдешь общий язык. Или поговорить о том, что раньше все лучше было, даже глина, — тоже сближает.

Тот, кто ему первый раз поддакнул, опять не выдержал. «Садитесь с нами, — сказал, — чего же стоять… Может, закусите?»

Дымба словно этого и ждал: скромно улыбаясь, подсел за общий стол, но от угощения отказался:

— Спасибо, спасибо, товарищи, я сыт. Я вообще так рано не обедаю. Да и это, — похлопал себя по животу, — в последнее время ограничиваю себя, возраст, возраст, ничего не попишешь. Но с удовольствием с вами побеседую. Люблю рабочий класс! Я, знаете, с инженерами, с интеллигенцией не очень… Интеллект, интеллект — одни они умные, а все кругом дураки. Нет, рабочий класс — это рабочий класс.

— А вы, если не секрет, сами к какому сословию принадлежите? — несколько озадаченный, спросил Матюшенко.

— Я? — Дымба пожал плечами. — Я, в общем, тоже из рабочего класса вышел, с пятнадцати лет на производстве. А что?

— Да так просто. Возвращаться не думаете?

— Куда?

— Ну, в класс…

Дымба помолчал, видимо решая, как ему лучше поступить: сразу поставить языкатого заливщика на место или для начала не осложнять отношения, а дать понять, что он тоже любит и ценит юмор. Решил дать понять. И рассмеялся.

— А тебе, я вижу, палец в рот не клади, — погрозил Матюшенке, — отхватишь. Норовистый мужик. Да, рабочий класс есть рабочий класс, никому не даст спуску.

И быстренько повернулся к другим заливщикам:

— Ну, как работаете? Как заработки? С планом справляетесь?

Все тот же доброжелатель опять ему кивнул:

— А как же, справляемся! Если формовка есть, шихту подвозят и есливсе вышли на работу…

— А кем вы у нас работаете? — спросил Матюшенко. — А то как-то неудобно получается, мы все друг друга знаем, а кто вы…

Дымба поскучнел. Ну что ж, если это так интересно, пожалуйста, он может сказать: зовут его Николай Павлович, по образованию он инженер-механик широкого профиля, хотя работать приходилось в основном с людьми. Где? Это не так важно, в разных местах. Человек он на заводе новый, второй месяц всего, вот, присматривается. Что касается должности, которую ему дадут, то этого еще никто не знает, даже директор завода.

— А разве такое может быть?

— Все может быть, — уклончиво вздохнул Дымба.

— Но деньги вам за что-то платят, второй месяц? Значит, вы кем-то оформлены, — сказал Матюшенко. — Иначе б вас не пустили на завод. Что у вас в пропуске записано? Вот у меня, видите, — заливщик.

Но тут его стали толкать со всех сторон, мол, неудобно, Дымба сказал: «Кем оформлен, тем и оформлен, всем кушать надо», и Матюшенко замолчал. «Ладно, — про себя подумал, — не хочешь говорить — сами узнаем, у нас свой отдел кадров».

Пообедали и принялись за домино. Играли в «морского», на высадку. Пригласили и Дымбу сыграть партию. И тут оказалось, что новый знакомый в этом деле большой мастак, уже через пять минут он стучал костяшками по столу громче всех, горячился и то и дело кричал напарнику, сделавшему неверный ход: «Головой надо думать, головой! А не умеешь играть — не садись! Вот не люблю таких людей!» «Рыба», «дупель», «крыша» так и сыпались из него. А когда он делал эту самую «рыбу» или «крышу», вскакивал и бил себя кулаком в грудь: «Морфлот! Пять лет на эсминце „Стремительный"! А ну, пехота, лезь под стол!» До конца обеда его так и не удалось ни разу высадить. Матюшенко, когда подошла его очередь, играл против Дымбы с полной отдачей моральных и физических сил, он считался одним из лучших козлятников, но и у него ничего не получалось. «А мы тебя вот так! А мы вот так! — парировал Дымба каждый его хитрый ход. — Что, крыть нечем? Это тебе не языком молоть! Сейчас ты у меня под стол полезешь».