Маттерхорн - [185]

Меллас выполз из окопа в 20:30, чтобы проверить линии. Приволакивая ногу, в 22:30 он вернулся. В 00:30 он полез наружу опять.

– Я пойду, лейтенант, – сказал Джексон. – Взбодрю парней не хуже вашего. – Меллас не спорил. Он тут же задремал, улёгшись щекой на рацию.

Джексон выбрался из-под фанеры в холодный ветер. Он чувствовал, хоть и не мог их видеть, что тучи поднялись выше и быстро движутся на восток. В черноте вокруг Маттерхорна стояли джунгли, тихо дыша после утреннего судорожного неистовства. Джексону казалось, что джунгли отдыхают и готовятся совершить собственную атаку на Маттерхорн, чтобы омыть свои раны, когда эти вредные насекомые покинут его. Джунгли медленно поползут на гору, покрывая её новой зелёной кожей, вновь укрывая голую глину и камни, пряча мусор, набросанный на её склоны, сглаживая искусственную кромку посадочной площадки, – снова округляя и разглаживая Маттерхорн.

Джексон присел на корточки, поближе к твёрдой спящей земле, чувствуя её целительные силы. Неожиданные слёзы навернулись на глаза. 'Гамильтон, – прошептал он. – Прости. Мне чертовски жаль, чувак'. Он плакал теперь в открытую. Он понимал, что глупо вслух разговаривать с мертвецом, но чувствовал, что как-то должен извиниться перед Гамильтоном за то, что пока ещё жив и так от этого счастлив. Гамильтон хотел жениться, иметь детей. Теперь уж не женится, а Джексон – наоборот.

Всплеск рыданий прошёл. Джексон посидел ещё немного, подставив под влажный ветер мокрое лицо. Он вытер лицо ладонями, горячими и потрескавшимися от грязи, обезвоживания и инфекции. Он не мог избавиться от стойкой грызущей тревоги, когда пополз, наконец, проверять линии. Почему Гамильтон умер, а он живёт? Проверив окопы, он не захотел возвращаться в окоп, под фанеру. Что-то заставило его подняться на пустынную посадочную площадку.

Когда Джексон напоролся на мину, взрыв вытряхнул Мелласа назад, в темноту и холод. Сначала он подумал, что это, наверное, кто-нибудь из группы КП. Потом услышал дикий перепуганный крик Джексона: 'Помогите! Боже, помоги мне! Пожалуйста – кто-нибудь – помогите!'

Меллас вскинул рацию на спину и пополз на голос Джексона, снова и снова шепча 'нет'. Он добрался до Джексона сразу за Фредриксоном: тот удерживал Джексона, стараясь ухватить его за бёдра. Джексон кричал.

– Помогите мне прижать засранца к земле, лейтенант, – сказал Фредриксон. – Чёрт возьми, Джексон, не шевелись.

Меллас лёг на вздымающуюся грудь Джексона и шептал: 'Всё будет хорошо, Джексон. Всё будет хорошо'.

– Шеллер, – крикнул Фредриксон старшему санитару, который уже полз сквозь темноту. – Нужна проклятая внутривенная жидкость и что-нибудь, чтобы отсечь вот эти артерии. – Шеллер появился с бутылкой жидкости и трубками, а также инструментами. Пока Фредриксон делал всё возможное, чтобы остановить кровотечение, Шеллер вставил катетер в руку Джексону и поднял бутылку с жидкостью в воздух как можно выше. Джексон успокаивался, ужас и паника убывали по мере того, как два санитара заставляли его давший сбой организм снова работать. Меллас посмотрел украдкой на нижнюю часть тела Джексона. Фредриксон колдовал над бесформенной массой ниже колен. Ступни отсутствовали.

– Всё будет нормально, Джексон, – повторял Меллас. – Всё будет нормально. – Джексон застонал и потерял сознание.

Меллас не молился, но его мозг снова взлетел над посадочной площадкой и увидел под собой весь 1-й корпус и отправился искать нечто, что лучше самого господа бога – хорошего пилота вертолёта.

***

За пределами Куангчи на аэродроме 39-й авиагруппы первый лейтенант Стив Смолл проигрывал в эйси-дьюси своему второму пилоту Майку Никелсу. Смоллу казалось, что данная игра эйси-дьюси никогда не начиналась и никогда не кончалась. Что она была такой же неотъемлемой частью 39-й авиагруппы, как песок, пропотевшие лётные костюмы, дешёвый бурбон, несвежие простыни, срамные рукоблудные фантазии, дрянные киноленты и подспудная тревога, что следующий вылет будет именно тот, в котором 12,9-мм гуковский пулемёт проделает в тебе сквозную дыру от ануса до самого рта.

Вертолёт СН-46 Смолла стоял в темноте, лопасти винтов повисли под собственным весом. Экипаж дремал на брезентовых носилках посреди пулемётных патронов и коробок с внутривенной жидкостью. Нагрудный доспех Смолла, висевший на плечах, показался тяжелей обычного. Может быть, он перебрал в офицерском клубе. С другой стороны, может быть, он выпил недостаточно. Он столько часов налетал на этой грёбаной птице, что не имело значения, ведёт он её поддатый или нет. Казалось, что штуковина летит сама. Её вращающиеся лопасти и тошнотворные нырки снились ему по ночам вместе с её красотой, когда она соскакивала с горной вершины или идеально приземлялась на маленькой площадке: ворчуны ему улыбаются и вскакивают, чтобы получить доставленные ништяки, или тускло глядят с облегчением, загрузив на борт то, что осталось от товарищей.

Резко заговорила радиостанция в дежурном помещении, и вахтенный боец отложил автомобильный журнал, чтобы ответить. Смолл и Никелс напряжённо прислушались. Смолл посмотрел на часы: 02:17 ночи. Снова 'Большой Джон-браво'. Один тяжелораненный. Маттерхорн. Погода ужасная. Те же мудаки, что выдолбили тот проклятый канареечный насест на Скай-Кэпе. Те же тупые сукины дети, из-за которых он нёсся над всей западной частью провинции Куангчи, чтобы закинуть сумасшедшего рыжего лейтенанта и его перегруженных новичков в самую гущу круто заваренной каши, каковой он не видал за почти десять месяцев боевых вылетов. И эти засранцы по-прежнему гнут своё. Мать его, господи, подумал он. Потом он задумался, почему христианский бог гораздо более удобен в качестве ругательства, чем еврейский бог его детства. Всё началось ещё тогда, когда он выяснил, что Арт Бухвальд во время Второй мировой войны служил в четвёртом авиакрыле МП. О чём же тогда он, мать его, думал? Всё это пронеслось в голове, пока они с Никелсом бежали к двери. Вопрос о том, чтобы не пытаться вылететь, даже не стоял.