Матросы - [5]

— Мы будемо, диду. Мы здесь бильшовыки.

— Вы будэте? Добрэ.

Повернулся к тачанке и приказал старухе, что коней держала:

— Несы сюда.

Старая женщина приблизилась. В руке несла в чистейшем полотне кулек. Стала подле деда и тихонько поклонилась нам. Дед протянул руку — взял у женщины кулек, снял шапку, очи поднял к небу и начал молитву читать — благодарение богу.

Обнажили головы и вытянулись матросы — так же, как это сделал дед. Дед широко перекрестился, подошел к самому высокому из нас — к Буке, поклонился в пояс и сказал:

— Хлиб–соль! Нэ побрезговайтэ, товарыши.

И старая женщина перекрестилась и вслед за дедом согнулась в поклоне.

Бука принял хлеб–соль, троекратно поцеловал деда и старую женщину. Тогда все накрыли головы, и дед спросил:

— Сынов моих у вас нэмае? Хведор и Семэн Крупки зовуть.

— Нема, диду. Армия прийдет — пошукаемо. Там твои сыны. Уси мужики там, диду.

Дед молвил:

— Потрапезуйтэ, сынки, вы з бою голодни. Потрапезуйтэ.

Мы сыты, но кланяемся деду:

— Дякуемо, диду. Спасибо, диду. Будемо исты, будемо коштуваты ваше печение. Заходьте, диду. Заходьте и вы, мамо.

Мы приняли стариков на пулеметной, самой просторной площадке. Устлали палубу брезентом и сделали два кресла из патронных ящиков.

— Сидайтэ, диду. Сидайтэ, мамо.

Посидели дорогие гости и все товарищи. Командир разрезал паляницу — белейший хлеб Украины, и мы стали есть, держа ладони под шматами хлеба, чтоб не просыпать крошек столь драгоценного дара.

— Вы, диду, через хронт проихалы?

— Эге ж!

В небе лопнула над нами шрапнель. Это опять «Сокол» бьет.

— Слизайтэ, диду. Слизайтэ, мамо. Бой будэ!

Дед молвит:

— Николы в бою не був. 3 вами пийду, подывлюся.

Дед на коней посмотрел. Шрапнель посыпала опять.

— Жинка, доглядай на коней! Отводи, шоб не вбыло!

Старая женщина поклонилась нам. Мы ответили ей, подняли ее и на руках бережно опустили на землю…

— Вертайтэся, сыночки! Вертайтэся!

— Скоро, мамо, скоро!

Шрапнель секла землю. Старая женщина пошла к коням, чтоб их не убило. А мы с дедом пошли гнать «Сокола» из Таврии.

Ленинград

1929—1930 гг.

ДЕЛА БЫЛЫЕ…

Талые степи Украины. Год девятнадцатый…

В вагон политотдела Заднепровской бригады бронепоездов вваливались матросы, занимая скамьи. Собрание…

— На повестке — организация Особого отдела. Районы бандитские, — бьют нас тут со всех румбов. Человек оправиться выйдет, а его в расход… Поезда под откос пускают. Приходится подумать. Слово для предложения имеет секретарь.

Секретарь ячейки встал.

— Тут одного ранило. В строю ему трудно. Пока пускай в Особый идет. Володька, встань.

Раненый встал и глянул одним глазом из–под громадного кома грязной марли, окутывавшей распухшее лицо.

Секретарь продолжал:

— Еще кандидатура Петра Попова. Они с одного корабля — с «Вани–Коммуниста». Попов, встань.

Человек встал.

Раздался голос:

— Попов, у тебя какая специальность?

— Машинист.

— Вот и верти–вали.

Секретарь докладывал:

— Вот, товарищи, им все и поручим.

— А инструкции какие?

— Какие инструкции? Чудак! Доглядай да поспевай — вот и все. Ну, возражений нет? Кто за Володичку, за Петичку?

Прогудело:

— Нет возражений, знаем их!

Петечка и Володечка остались в вагоне. С ними гроссбух и инструкция: «Доглядай да поспевай». Все вместе — Особый отдел бригады.

Штабной эшелон бригады идет к Знаменке — по степям Украины.

По степям Украины идет на Знаменку эшелон, штаб бригады, политотдел, комендантская команда и вагоны боезапаса — для бронепоездов. Володечки нет — подался пока «доглядать» на бронепоезд, и весь Особый отдел теперь — Петечка и есть.

В голубой зной уходят дым и грусть…

На Знаменке белые. Эшелону отрезан путь. А зной голубой, и тишина над степями родной Украины. Эшелон идет к Знаменке.

Лучистые трещины засверкали на зеркальных окнах штабного вагона. Враг бьет! Первые пули встретили эшелон.

Петечка летит к команде, поднимая ручной пулемет «льюис»:

— Вылазь все!

Пули бьют в упор. Эшелон штаба Заднепровской бригады бронепоездов — эшелон матросской бригады, — тормозя, подходит к вокзалу Знаменки, занятой кубанцами генерала Шкуро.

Эшелон стал, и неожиданность эта остановила казаков.

— Ото ж матросы, сукины дети, воны що–нэбудь удумалы.

Попов ползет по крыше раскаленных зноем вагонов… Доглядай, поспевай! Уф!.. Как выходные стрелки поставлены?.. Вон казаки лезут… Горячо!..

И он с крыши запустил первой очередью по кубанцам:

— Куды лезете — тут для некурящих!

Петечка видит: комендантская команда держится. И затем бежит к паровозу:

— Машинист!

Из угольной лавы высунулось черное лицо.

— Машинист! Не робей, дядя! В жизни раз помирать, и то, когда сто лет будет.

Петечка бежит к концевым вагонам…

Машинист дал ход. Тронулся эшелон, и тогда вновь ударили в упор из окон вокзала и из–за строений. Попов вдруг хватается за «льюис»… Ай!.. А стре́лки, как поставлены выходные стрелки? Эшелон уже идет. Братки из вагонов отстреливаются. А если эшелон свернет по южной ветке? А надо на запад! Крышка! Каюк, темный люк!

Петечка снова влезает на ходу на крышу вагона и бежит, перескакивая с крыши на крышу… Петечка кричит машинисту «стоп» и соскакивает у самых стрелок.

Петечка у стрелки. Стрелочник стоит на месте, кричит ему: