Матросы Наркомпроса - [11]

— Итак , кладешь руль право на борт, — сказал Билли Бонс, насладившись произведенным эффектом, — и, естественно, разворачиваешься для швартовки.

Тут он согнул руку калачом, посмотрел на синий шевиот, где не было никаких нашивок, и продолжал:

— На рукавах шевроны… во! До локтя! Тогда воинских званий еще не было. Я был командиром тринадцатой категории.

— Почему только тринадцатой? — снова выкрикнул Димка и тут же понял, что вопрос был лишним.

Рассказчик хотел было объяснить, но потом сразу скис и помрачнел.

— Чего дали, то и носил, — хмуро подвел он черту. — Ну ладно! Продолжаем занятия…

Однако двадцать минут урока, отведенные на проверку знания военно-морского свода сигналов, уже истекли. Борис Гаврилович потянул за золотую якорь-цепь, громко щелкнул крышкой массивных часов и перешел к изложению нового материала.

Курс не привел к опасности. Ребята с благодарностью смотрели на Димку. Находчивый «штурман» Майдан торжествовал.

После увлекательных уроков Билли Бонса все другие предметы казались пресными. Димка Майдан решительно не понимал, зачем их заставляли ходить на занятия в кабинет физики. Кабинет отличался от обыкновенного класса только тем, что там вместо парт стояли столы, да вдоль стен расположились пустые шкафы, предназначенные для приборов.

Преподаватель физики Павел Феофанович Дормидонтов, бритоголовый человек, похожий скорее на мастерового, появился за кафедрой неожиданно. Откуда он взялся, дежурный Аркашка Гасилов так и не заметил. Поэтому ребята поднялись сами, без всякой команды.

— Рапорт не нужен, — желчно заявил преподаватель, придравшись к паузе, и махнул классу рукой: дескать, садитесь.

Аркашка пошел на место, и только у Леки Бархатова прищурились глаза, когда он посмотрел Гасилову в спину.

Лека совсем вошел в роль помкомвзвода. Димка Майдан перехватил его взгляд и понял: не миновать Аркадию повторного дежурства.

На демонстрационном столе одиноко стояли метроном и небольшая катальная горка, точнее наклонный желоб с бильярдным шариком. Самодельные приборы сиротливо ежились и заранее наводили зевоту.

Но что делать? Ученики своих уроков не выбирают. Димка вздохнул, раскрыл чистую тетрадь в клеточку и приготовился зарисовать, куда будет катиться шарик. Самое скучное заключалось в том, что он и так знал куда. Не вверх же, в конце концов?

Однако сам преподаватель на свой шарик никакого внимания не обращал. Он стал рассказывать об эпохе Возрождения. Это было совсем уж странно. Майдан даже заглянул в дневник. Может быть, он перепутал и по расписанию у них сейчас история?

А Павел Феофанович невозмутимо рассказывал о поисках новых торговых путей, которые повлекли за собой рытье каналов и интерес к свойствам жидкости в сообщающихся сосудах; о появлении огнестрельного оружия, что потребовало точного ответа, как ведет себя тело, брошенное под углом к горизонту или свободно падающее на землю.

— Наука всегда развивается не просто так, а в зависимости от задач, которые ставит перед ней техника, — заявил учитель.

Димка успокоился. В расписании ошибок не было. Он начинал догадываться, что сейчас физик закончит увертюру и начнет катать свой шарик.

Не тут-то было. Дальше класс услышал об умозрительной механике Аристотеля, которого тогда почитали наравне с богом. Только немногие ученые догадывались, что мыслитель древности не всегда был прав.

— Как опровергнуть авторитет? — спросил преподаватель и сам же ответил: — Надо поставить опыт.

И оказалось, что знаменитый Галилей не только автор крылатого изречения: «А все-таки она вертится!» Еще раньше он взобрался на наклонную Пизанскую башню и с высоты сорока шести метров тридцати пяти сантиметров стал бросать шары: костяной и деревянный. Ученый дерзко утверждал, что шары должны упасть на землю одновременно.

— Но результат был неожиданным, — рассказывал физик. — Галилей не только не опроверг, он подтвердил механику Аристотеля. Костяной шар опередил соседа. Почему опередил? — спросил он класс.

Ответа пока не было. Но не было уже и равнодушных глаз.

В этот момент открылась дверь, и в кабинет один за другим вошли директор спецшколы Уфимцев, грозный мужчина в армейском кителе, за ним капитан третьего ранга Радько и завуч Полиэктов. Директор, остановившись в проходе, выжидательно смотрел на преподавателя. А Павел Феофанович настолько увлекся своим рассказом, что ничего не замечал. Ребята обернулись на шум и сами стали подниматься со своих мест. Когда волна стихийно выполненной команды «смирно!» докатилась до передних рядов, проявил инициативу помощник командира взвода Алексей Бархатов. Его команда прозвучала отрывисто, как электроразряд. Все вытянулись в струнку, а учитель слегка поморщился и стал дожидаться, чем это дело окончится.

Лека доложил директору по всем правилам. Директор улыбнулся. Сверкнув глазами на Павла Феофановича, тут же объявил ученику благодарность за строевые навыки и пожал ему руку.

— Продолжайте занятия! — небрежно кивнул он в сторону Дормидонтова.

— Вольна-а! Сесть! — заорал во всю глотку сияющий Бархатов и отправился на свое место.

Когда все успокоились, в кабинет вновь явилась тень Галилео Галилея. Физик рассказывал, как освистали итальянского ученого за неудачную попытку потрясения основ. Павел Феофанович говорил суховато, сдержанно, короткими фразами. Катальная горка оказалась моделью нового прибора Галилея. Того самого прибора, что послужил основанием для лозунга, начертанного позже на стенах Академии Дольчименто: