Матрица войны - [71]

Директор ответил не сразу. Словно пробегал мыслью по пространству провинции, где некогда на цветущих плантациях зрели плоды и злаки, работали заводы и фермы, пульсировали дороги и высоковольтные линии. Теперь все это ржавело и гибло, зарастало мхами и травами. Морщины на директорском лбу сложились в мучительный ломкий чертеж.

Он стал перечислять наизусть, будто читал по списку, названия заводов и ферм, которые нуждались в станках и моторах, в трансформаторах и подъездных путях. Крестьяне, знающие лишь деревянные сохи и ступы, должны превратиться в сварщиков, шоферов и бетонщиков, и тогда начнется строительство.

Белосельцев быстро писал, демонстрируя живой интерес журналиста, тайно надеясь, что рано или поздно разговор коснется дороги.

Директор, пустивший крохотный кустарный заводик, который чавкал за окном мокрой глиной, оглушал ревом волов, криками погонщиков, излагал свой взгляд на индустриальное возрождение страны. Говорил о помощи социалистических стран, об инвестициях Запада, о возможном экспорте продовольствия и минералов через удобные выходы в океан. А Белосельцев, как охотник, терпеливо ждал, когда мелькнет желанная дичь – упоминание о железной дороге.

– Я не фантазер, я прагматик. Я занимался во Франции горным делом и машиностроением. Если не будет новой большой войны, если удастся сохранить мир на границе с Таиландом, мы сможем приступить к восстановлению экономики.

Отрываясь от блокнота, Белосельцев встретился с его умными, проницательными глазами. Его губы шевелились энергично, уверенно. Это был инженер, тот особый тип человека, в котором любовь к механизмам заставляет рассматривать мир как огромную разумную машину, что поддается постижению, управлению, бесконечному совершенствованию.

– Я вижу, как много у вас препятствий. Возможность войны существует. Промышленность остановлена. Интеллигенция выбита. И все-таки вы оптимист.

– Инженеры вообще оптимисты. Они привыкли считать и думать. Моя профессия не дает мне впадать в уныние. Моя профессия спасла мне жизнь. В лагере охранники не позволяли нам петь, говорить, даже думать. Угольком на стене барака я писал математические формулы, и это сохранило мой интеллект от распада. Дожди заливали барак, пол превращался в гнилое болото. Я придумал дренаж для воды, мы осушили барак, избавились от лихорадки и язв. На корчевке мы вручную выдирали пни, надрывали себе жилы и умирали. Я смастерил элементарное, из веревки и слег, устройство, и оно спасло наши кости от переломов, а мышцы – от разрывов и растяжений. Я построил ловушки наподобие силков и капканов, в них иногда попадали полевые зверьки и птицы, и голодная смерть меня миновала. Инженеры – оптимисты, потому что они знают, как взяться за дело. Очень важно, чтобы у страны было достаточно инженеров.

– Кроме инженеров, у страны должна еще быть вера. – Белосельцев чувствовал, что добыча находится рядом, информация вот-вот обнаружится. В присутствии Сом Кыта он не мог ее выспрашивать и выведывать. Ждал, что она сама налетит на него.

– Когда я начал строить завод, я больше всего боялся, что люди вдруг разуверятся. Печь не горела, кирпич при обжиге раскалывался, волы дохли, готовую продукцию никто не мог купить, у народа не было денег. Я вдохновлял людей, был для них и директор, и инженер, и монах, и учитель, и брат. Сообща, голодные и босые, мы пустили завод. Тут появились вьетнамцы, сказали, что будут забирать всю продукцию. Они срочно ремонтируют железную дорогу, восстанавливают депо, платформы, опоры моста. Мы получили заказчика, получили деньги. Вся дневная выработка, – он назвал количество кирпичей, которое производит завод, и Белосельцев запомнил, чтобы позже, в тишине, прикинуть, какому объему строительства это число соответствует, – вся выработка уходит на ремонт железной дороги. Я, наверное, вас утомил. Расхваливаю свое детище, будто это атомная станция или космический корабль. Вовсе нет! Приглашаю вас осмотреть производство!

Огромный, сколоченный из дерева чан, похожий на громадную бочку, стучал, сотрясался, сочился сквозь щели коричневой глиняной жижей. Быки, впряженные в деревянные, уходящие в чан мешалки, шли по кругу, вздувая загривки, ревели, стенали от тяжести. Погонщики били их по бокам, понукали, скалились, очумелые, яростные. По дощатым желобам в чан бежала вода, сыпался бурый песок. В недрах чавкала глина, проворачиваемая незримыми лопастями, взбухала, пузырилась в деревянном реакторе, работающем на энергии бычьих сердец. Быки, пенно намылив ярмо, скользя копытами по жиже, надрывались, крутили грохочущий вал, словно земную ось, поддерживая вращение Земли. Погонщики, закатав по колено штаны, тонконогие, грязные, визгливо, истошно кричали, не давая быкам передышки, не давая земной оси замереть и застыть, двинуться в обратную сторону.

Созревшее месиво в лопающихся парных пузырях сползало на мокрые железные листы, дышало, готовое к лепке, готовое принять оттиск человеческих рук. Рабочие совками врезались в глину. Отхватывали сочные доли, кидали их в формы. Встряхивали, тасовали, дергали головами, плечами, словно вколачивали в глину отпечатки лиц, ладоней, притопывали голыми пятками, ходили в шаманском танце, заговаривали месиво, замуровывали в него свои беды, чтобы они не выскользнули вновь наружу. Мальчик с деревянным клеймом метил круглой печатью каждый сырой кирпич.