Матрица смерти - [5]

— Я хочу, чтобы вы осознали: если вы не будете справляться с работой, то никакого сочувствия от меня не дождетесь. В центре здоровья имеются врачи, занимающиеся личными проблемами. Наши отношения должны оставаться строго профессиональными, чисто академическими. — Он помолчал. — А если только я услышу, что вы залавливаете медиумов, через которых надеетесь получать нежные послания от вашей любимой покойницы... Я вам прямо скажу: этого я не потерплю.

Мне очень хотелось его ударить, но я удержался. Вместо этого я громко хлопнул дверью, спустился по лестнице и вышел на холодную улицу. Начался дождь, но я его почти не замечал. Без пальто и без шляпы я шел, сам не зная, куда и зачем. Не могу сказать, чтобы я был зол на Фергюссона. То чувство, что я испытывал, нельзя было назвать злобой. Оно было намного мягче — и намного опаснее.

Наконец я немного пришел в себя, сел в автобус и поехал домой. Поднимаясь по лестнице, я считал ступеньки — до моей квартиры их предстояло одолеть сто шестьдесят восемь. Каменные ступени в некоторых местах были сношены поколениями утомленных ног, карабкавшихся от одной до другой площадки.

Следующие несколько дней я приводил в порядок свои книги и бумаги и выходил на прогулки, желая получше познакомиться с городом. Сначала я посетил Старый город, затем прошелся по более прямым улицам Нового города, обратил внимание на красивые кованые георгианские решетки дверей. Чувствовал я себя одиноким, отверженным — скорее туристом, нежели новым жителем Эдинбурга. Красота меня не трогала, я не находил гармонии в длинных перспективах улиц с высокими домами, сложенными из песчаника.

К работе я приступил на следующей неделе, читая с раннего утра и до позднего вечера в залах Национальной библиотеки, что на Мосту Георга IV.

Так началась утомительная зима. Каждый день передо мной проходила череда книг и брошюр, отупляюще банальных. Мне хотелось охватить оккультные верования как можно шире, с тем, чтобы сузить до предела предмет исследования. До рези в глазах я читал о великих пирамидах, НЛО, реинкарнации, астрологии, античных мистериях, гностических евангелиях, картах Таро, тантристской йоге, лечении кристаллами... Лабиринт теорий, который, казалось, охватывал все, что только можно, — и человеческую одержимость, и надежду, и страх.

Я скользил по поверхности всех теорий, как конькобежец на тонком льду, которого каждую минуту страшит опасность провалиться в глубокую ледяную воду.

К концу декабря я убедил себя, что прочел все, что мне нужно. Я довольно точно выяснил, как передвигаться по незнакомой территории. Достаточно было уверенно держаться при разговоре, уметь формулировать вопросы и, сделав усилие, стараться понять ответы. Первый мой контакт состоялся с одной из эзотерических сект. Потом я старался ограничить себя общением с самыми популярными сектами, идущими в ногу со временем.

Я предполагал — и предположение это, как выяснилось со временем, оказалось верным, — что прямой контакт с сектами сатанистов или с колдунами установить чрезвычайно трудно. Этим людям было что скрывать, во всяком случае, они сами так считали. Они уж точно не бросились бы давать интервью первому встречному. Но я к тому времени прочел уже достаточно, чтобы знать: секты постепенно перетекают одна в другую, так же, как и верования. Те, кто сейчас занимался магией или демонизмом, начинали, скорее всего, с посещения собраний более умеренных ассоциаций, например, теософских или розенкрейцерских, либо с одного из кружков, посвященных изучению теорий Успенского или Гурджиева.

Социолог — это не журналист. Он и не может себе позволить работать, как журналист. Там, где газетный писака состряпает громкую статью, основанную на единственном визите, или полдюжины интервью, где запросто может исказить факты или нанести кому-то обиду (ибо спрашивать с него потом некому), социолог обязан действовать крайне осторожно. Ему приходится потратить несколько месяцев, чтобы узнать людей, поведение и верования которых изучает. Необходимо завоевать их доверие. Нельзя полагаться на первые впечатления, нужно глубоко разобраться в чувствах и убеждениях людей. Работа эта в высшей степени деликатная, требующая понимания человеческой натуры и в то же время — полной объективности.

Итак, вечерами я постоянно просиживал в сырых холодных комнатах или арендованных залах, слушая об Атлантиде или гималайских колдунах, герметизме или алхимии. Ораторы были разные. Многие принадлежали к старшему поколению — наследники викторианского оккультизма. Страстные, потрепанные, или, наоборот, расфуфыренные; речь их изобиловала архаизмами. Они не пропускали ни одного собрания. Комнаты, где они выступали, были чрезвычайно пыльными, вдоль стен стояли стеллажи; названия книг разобрать было невозможно. Под монотонные голоса, бубнившие об астральных телах или исчезнувшем материке Лемурия, я впадал в дремоту.

Другие ораторы были много моложе — новое поколение энтузиастов, интересующееся больше кругами на пшеничных полях да утомительными фантазиями мадам Блаватской и Анни Безант. Про себя я решил, что начну именно с молодых. Слушал я их внимательно, стараясь завоевать доверие. Присматривался, кто из них больше говорит о магии, кто делает намеки на нечто такое, о чем бы он, возможно, и рассказал, но почел за благо промолчать. Я никому не признался в том, что я ученый из университета, так как знал, что тут же вызову подозрения. Вместо этого дал понять, будто я студент старшего курса факультета социологии. Решил открыть правду со временем, когда некоторые слушатели узнают меня получше и поверят мне.