Матриархия - [94]

- Отпустить?

Туберкулезник висит над непрерывно движущейся лентой дороги. За нами по пятам следует грузовик, бампер метрах в десяти. В лицо мне ударяет свет. «Ту-тууум!», - простонал клаксон.

Туберкулезник кряхтит у меня на руках, как младенец. Морщинистый младенец, со щетиной. Новорожденный Бенджамин Батон. Я без всякой связи вспоминаю Рифата, как он вдруг ни с того ни с сего говорил: «как в том кино, ну ты помнишь...». А я не понимал в каком, и начинал гадать, и после выходило, что фильм вовсе и не имеет отношения к происходящему.

- Сс-ука! - прошипел я ему в лицо. Вениамин похлопывал меня по плечу, и говорил что-то, было не слышно сквозь рев моторов. Туберкулезник корчится, лицо искажено, на губах - слюни. Мне хочется разжать пальцы, брезгливо оттолкнуть его, но я продолжаю его держать. Тело - как пушинка. Не тяжелее палки, закутанной в лохмотья.

- Не надо! - кричит Вениамин.

- Сбрось его! - перекрикивает шум тот самый мужик, с противоположного борта.

Я разжал пальцы.

Туберкулезник ударился об пол кузова. Звука не слышно. Он что-то шептал, двигал ногами как жук, перевернутый на спину.

У меня дрожит живот, изнутри покалывают мелкие иголочки, волосы на затылке встают дыбом. Отвратительное ощущение, но я не могу его стряхнуть.

Снова гудок, но теперь его вроде сигналит уже наш водитель.

Грузовик замирает. Скрипят колеса, сдерживаемые тормозными колодками. Загнанная машина порыкивает, кашляет.

Сколько километров мы одолели? Ехали-то не очень быстро.

Звезд нет. Я вообще не помню, когда в последний раз видел звезды.

Что-то железное колотит по борту. Лязг, лязг, ЛЯЗГ.

- Выходим по одному! Выгружаемся! - кричит зычный голос.

- Спрыгиваем!

- Быстро давайте!

Голоса, собачий лай. Они стерегут нас так, как будто есть куда бежать.

Люди потихоньку вылезают. Я помогаю выбраться старику, он сжимает губы и пыхтит, по лбу течет дождевая вода. Крупные капли, вроде пота.

Мы поспрыгивали на асфальт. Грязищи намыло, везде потоки, камешки тыкают ступни сквозь подошвы. Фары круглые, будто вечно удивленные глаза, и их огни разрезают темноту на лоскуты, а ветер холодит кожу.

Я бы тоже удивился. Если б смог.

- Все выгрузились? - к нам подошел бугай в бушлате. - Постро-оились!

Мы затоптались на месте, каким-то образом приняли вид шеренги. Цевье «калаша» тускло поблескивает, Бугай кривится, и, шевеля губами, пересчитывает нас, тыкая каждого пальцем в грудь.

- Одного не хватает. Где еще один?

Мы пожимаем плечами. Подходит еще один паренек.

- Чо застыли? Лось, чего вы тут?

- Да чего, одного потеряли.

- Он в кузове, - подсказал я.

- Не болтать в строю! - прорычал Лось.

- Мы в армии что ли? Или в колонии? - спросил я. - В кузове один, Туберкулезник. Там и ищите.

- Ты врач,что ли? - прищурил глаза второй. У него шрам на губе, похож на червячка, забравшегося под кожу. Дождь моросит между нами, капли попадают в лицо. Холодно, сыро. Ветер подталкивает, с насмешками. - Ты мне подергай тут еще, плечиками своими, туберкулезник!

Тугой приклад врезался в живот, я согнулся пополам, из глаз брызнули слезы.

Лось выволок из кузова хихикающего туберкулезника. Он упирался ногами, цепляясь пальцами за борт «Камаза».

- Он выделывается! Сукин сын, выделывается еще!

 Туберкулезник икнул, сидя на асфальте, в луже. Лось охаживал его «берцами», а он не мог или не хотел вставать. У меня по спине бегали мурашки, волосы на затылке шевелились, от такого зрелища.

Лось посмотрел на свой бушлат, перевел взгляд на меня. После взглянул на второго, «шрамированного».

- Ах, ты, п-падаль, - рыкнул Лось и вскинул автомат.

Щелкнул затвор, грянул выстрел. Туберкулезник разложился на асфальте, как морская звезда, раскинул руки-ноги.

Голова треснула, как арбуз, и из дыры поползла губчатая дрянь.

- Ну и нахрена? - Шрам скривился.

- Да ты погляди, е-мое! - Лось потряс фартук блевотины. - Чертополох драный! Кому он нужен?

Вопрос повис в воздухе. Нас куда-то гонят, нас слепят фары, нас облаивают собаки, и поневоле чувствуешь себя заключенным.

Еду нам практически не давали. Сухой картон или там куски рубероида - вроде как галеты с сыром, воду, отдающую гнильцой. Мы-то на самом деле не зэки, а солдаты.

Нас погнали по коридору, и подошвы стучали о желтоватый кафель, а трубки ламп испускали нездороый свет, от которого слезились глаза. Вряд ли нам предложат баню, я вообще уже забыл, что это такое: подставить тело горячим струям, расслабиться.

Мы топали молча, как в моих снах, и  может быть, не только я вспоминал те самые кошмары.

Нас гонят как овец, и задние ряды наталкиваются на передние, я втыкаюсь носом в чье-то голое, склизкое плечо.

Вениамина утешать нет смысла, как и нет смысла что-то говорить. Он тоже это понимает. Мы с ним держимся какое-то время за руки, но потом между нами вклинивается поток. Помимо лая собак, гомона, матерных окриков, автоматных очередей, я слышу и еще что-то, вроде статического трансформаторного гула.

Потом нас сгоняют в подземелье. Во всяком случае, так кажется. Здесь сырость сухая, и я стучу зубами, теперь уже совсем потерявшись в общем потоке.

Удержать бы сознание в раскалывающейся башке... и не упасть бы, затопчут.