Матери - [9]

Но ведь два года назад ты провалилась на экзаменах в хореографическое училище, нельзя же вечно ходить по частным урокам, так ты никогда не станешь настоящей балериной, в лучшем случае — танцовщицей в баре.

Мама, папа, я буду настоящей балериной, а не танцовщицей в баре, я буду знаменитой, и вы будете гордиться мною.

Не получится, доченька, преподаватели сказали, что у тебя очень крупная кость, нет нужных данных…

Мама, папа, преподаватели — идиоты, не верьте им…

Единственный вариант профессионально учиться балету — Школа современного танца в Париже, по крайней мере так мне сказали те преподаватели, которые поддержали тебя и настаивали, чтобы тебя приняли в училище, потому что такие преподаватели были и они действительно очень настаивали, чтобы тебя взяли, но других, которые хотели тебя провалить, было больше, и так случилось, что победили они, так что тебе пора забыть о танцах, о балете, о свете и взяться за языки и литературу…

Так ты говоришь … Школа современного танца в Париже?

Но туда нужны деньги, много денег, Лия, а нам негде их взять

и этот разговор продолжался два года, Лия целыми днями танцевала и делала упражнения в своей комнате: разогрев, первая позиция, вторая позиция. Лия отказывалась признать страшную для себя правду: у нее нет возможности попасть в училище, к преподавателям, мама, папа, я живу по-настоящему только тогда, когда танцую

но ты слышала это от отца, моя девочка, это не твоя мысль, ты еще слишком мала, чтобы понимать такие слова, и мама всегда обнимала ее и начинала целовать ее лицо и как-то грустно замолкала, у Кераны в душе было что-то мутное и недоговоренное, и это «что-то» глубоко ранило ее в самое сердце, задевало ее материнские чувства, она уже в тысячный раз подсчитывала, сколько денег, минимально, может понадобиться для Школы современного танца в Париже, и сумма никогда не выходила меньше двадцати тысяч евро, даже если Лия будет получать стипендию, и продать у них нечего, никакого имущества, никаких драгоценностей, им никогда не собрать таких денег, сердце Кераны горестно сжималось, она боялась показать это, хотела скрыть, она обнимала дочь и начинала гладить ее по голове, потому что где-то внутри в ее материнском сознании жила уверенность: Лия будет известной балериной.

Эти танцы начинают отнимать у тебя почти все твое время! пытался внушить ей отец, который не мог понять, как это человек может предпочесть какие-то прыжки и телодвижения, вместо того, чтобы заниматься сочинением стихов и романов, ее отец Йордан ни за что на свете не мог понять человека, который не занимается романами и стихами, для него все, не интересующиеся литературой, были полулюди, просто нелюди. Никак не могу взять в толк, часто говорил Йордан своим друзьям-коллегам или Керане и Лие, и, вероятно, никогда не пойму — что делает человек, если не пишет? как познает мир? когда бывает счастлив? через что все это перерабатывает? через что постигает жизнь? только наблюдая ее? абсурд! а у писателя жизнь и творчество тесно связаны, писательское ремесло — это способ жить больше, глубже, яснее, дольше, потому что когда писатель пишет, он даже живет гораздо более интенсивно, чем в реальной жизни! и коллеги ее отца, писатели, утвердительно кивали, подтверждая эту общеизвестную в их среде истину о связи между жизнью и трудом писателя, между слепцом и посохом, ну хорошо, возьмем для примера обычного бизнесмена, который работает целыми днями, уже узаконил свой бизнес и ходит гладко выбритый, в костюме, ладно, он зарабатывает деньги и это его цель, ну а дальше? во время, отведенное на его собственную жизнь — потом, после работы — хорошо, что он делает? Ходит играть в теннис, занимается своей женой, детьми, любовницами, ходит в горы? для ее отца человек искусства, а тем более писатель — это пророк и святой, божий человек, наделенный от Бога талантом, за который он отвечает и поэтому должен постоянно о нем заботиться, он не понимал коллег, которые разбрасывались своими талантами и особенно — пропивали их, продавали или использовали для реализации какой-нибудь политической идеи, то есть тратили на какую-то ерунду, он презирал тех, кто никак не мог поверить в ценность этого дара, который приобретал смысл единственно в служении другим, Йордан поощрял и поддерживал своих молодых коллег, подталкивал их вверх, подкармливал, окружал заботой, убежденный, что помогает своим братьям-пророкам, что создает и пестует сообщество, от которого зависит будущее всего мира. Читатели и критика считали его самым талантливым молодым писателем, его книги рассказов и романы переводились на другие языки, его имя было у всех на устах, Йордана приглашали в жюри, на телевидение и радио, в газеты — высказаться по наболевшим вопросам, все рвались познакомиться с ним, просили надписать для них свои книги, поговорить, быть в их компании, на их вечеринке, в их ресторане, число его друзей лавинообразно сокращалось, зато знакомых становилось все больше, а враги все прицельнее стреляли в него в темноте своими отравленными стрелами, попадая и даже раня до крови, потому что он не видел смысла в спорах с ними, в противостоянии, злобных взаимных упреках, искренне убежденный, что они просто не так талантливы, как он, и ему было больно за них, он говорил себе, что не знает, что делал бы на их месте, и глубоко в душе прощал и не сердился на них. Он так и не привык к светским мероприятиям, на которые его все чаще и чаще приглашали, к коктейлям и официальным вечерам, он чувствовал себя там неуютно, не мог говорить и поддерживать светскую болтовню с первым встречным, говорить ради самого этого процесса, наоборот, он говорил мало, совсем короткими фразами, с длинными паузами, лаконичными ответами, и его собеседники потели от неловкости, чувствуя себя пустословами, не понимали, что он имеет в виду, а он имел в виду, что следует говорить только о важных вещах, больших, великих вещах, что когда один человек встречается с другим человеком — это величайшее событие, так как каждый человек может открыть другому тайны и чудеса вселенной и своей души, что, впрочем, одно и то же, если верить древним мудрецам, Йордан всегда был готов слушать, слушать и слушать, он очень хорошо слушал, к нему шли, чтобы рассказать о своей жизни, о своей любви, шли поделиться горем или радостью, спросить совета, потому что то, чем они с ним делились, могло перерасти в роман или рассказ, а они — стать героями его рассказов и романов и таким образом превратиться в нечто уникальное, глубокое и настоящее, но также и потому, что большинство людей не верило в свою уникальность, и только литература могла им это внушить. Иногда его глаза становились красными от сигаретного дыма и большого количества выпитого кофе, и в эти моменты он выглядел особенно потусторонним и ранимым, чем еще больше привлекал к себе окружающих, потому что настоящий писатель и должен быть таким — не от мира сего и ранимым, чтобы улавливать тайны, а потом рассказывать о них, делая доступными для простых смертных. Йордан педантично готовил свои лекции о классиках болгарской литературы, благоговел перед ними, считая, что нет никого важнее для каждого болгарина, чем Софроний Врачански, Захари Стоянов и Иван Вазов