Мать ветров: рассказы - [19]

— Ну, а потом что? — вздрагивая, спрашивает рассказчика один из пастухов.

Такие рассказы можно постоянно слышать в Гурджане. Они повествуют о любви, в них полно детской фантазии, наивностей, почтения и страха перед суровой, полной угроз, непонятной природой. В них нет ни искусных художественных приемов, ни кульминационного пункта, ни сюжета. Что придет в голову пастуху, о том. он и рассказывает. Рассказ свободно, вольно льется сам собой. Как блестящая красивая нить разматывается с шелкового кокона, так фантазия рассказчика яркими штрихами рисует какую-нибудь удивительную историю, и, таким образом, мало-помалу рождается рассказ. Рассказчик до этого никогда и ни от кого его не слышал, и ему самому не известно, «что было потом», но он продолжает рассказывать. Кругом — ночная тишина, горит костер, а в воображении занятых вязанием пастушек возникают прекрасные образы Датту и Реми.

Но Риве нет никакого дела до подобных поэтических историй, он не любит их слушать, он недоволен тем, что, оставив горные вершины, мы избрали местом стоянки этот крохотный поселок в долине. Его зоркие орлиные глаза находят большее удовольствие в выслеживании дичи среди гор. Его не интересуют ни эти женщины, похожие в отблесках костра на раскрашенных марионеток, ни пастухи, играющие на своих дудках, ни рассказы о недобрых проделках владыки Гурджана. Словно горный солдат, он нетерпеливо стремится в сражения с природой, ураганами и самой смертью. Он ничего не знает о том, какой огонь запалила в моей душе неверность Аоши, не ведает о том, что здесь, в заснеженной долине Гурджана, вспыхнуло пламя еще одного костра. Он рад хвалить только один-единственный аромат. Когда ему удается иногда подстрелить мускусного оленя, он тотчас же крепко нажимает кулаком на его мускусную железу, и тогда из мускусного мешочка исходит крепкий мускусный запах. Олень бьется в смертельной агонии, жизнь вместе с запахом мускуса уходит из его тела. Рива наклоняется над своей добычей, крепко перехватывает рукой мускусный мешочек, ножом подрезает его края и отделяет от туловища зверя. Говорят, что если, подстрелив мускусного оленя, тотчас же не перехватить рукой его мускусную железу, то мускус вскоре уходит в тело животного. От железы в таком случае не исходит никакого аромата, и мускус в ней — не мускус, а что-то вроде комочка жира. Рива готов хвалить только мускус. Острый запах сыра вызывает у него отвращение. Волосы Зи Ши, ее одежды, все ее тело пропитано этим острым запахом. Рива никак не может понять, как это такой сахиб, как Джагдиш, может любить Зи Ши. Да и сам Джагдиш, должно быть, был удивлен этой новой страстью. До этого не раз и не два оба мы влюблялись в женщин горянок, но за любовь эту мы всегда платили деньгами, одаривали женщин шелковыми платочками и называли эту любовь поэтическим увлечением или временной женитьбой. Но на деле это было всего лишь: «увидел, победил и бросил».

Должно быть, тот снежный буран был повинен в несчастье Джагдиша; увидав тогда Зи Ши, он так увлекся, так полюбил ее, что, кроме нее, для него перестало существовать все остальное. Джагдиша не интересовали ее приданое, образование и благовоспитанность. Да и Зи Ши, должно быть, не имела обо всем этом ни малейшего представления. Он собирался жениться на Зи Ши. Жениться! Понимаешь ли ты, друг! Джагдиш хотел жениться на этой отважной девушке горянке, которая в глаза не видала даже самой обыкновенной софы, у отца которой нет ни клочка земли и которая по своим повадкам походила на вольную дикую птицу. Наверное, никогда еще ни с кем не сыграл Горный дэв — владыка Гурджана — более злой шутки. Но Джагдиш ничего не мог поделать. Сколько раз принимался я уговаривать его: «Ты что, с ума спятил? Жизнь в Гурджане — это пастушья бездомная жизнь. Современный человек уже далеко ушел от такой дикой примитивной жизни. Он не живет под тунговыми деревьями, а строит для себя большие города. Он не довольствуется теперь одними только маслом да сыром, ему стали доступны сотни других прелестей жизни. Зи Ши — все равно что горная муха. Спустишься с ней вниз, в долины, и палящее солнце тотчас же обожжет ей крылья, ты ее тогда просто возненавидишь. Подумай, что ты делаешь! В условиях, к которым ты притерпелся, такой человек, как Зи Ши, не сумеет прожить и дня — она задохнется там. Небо городской жизни узко и ограничено. Там нет ни заснеженных горных вершин, ни зеленых лугов. Зи Ши скорее подойдет как экспонат для зоопарка, а не для того, чтобы быть твоей женой. А кроме того — принимается ли в расчет любовь в нынешних браках? Конечно, в былые времена любовь, может быть, и имела место, но разве может иметь место любовь в современной жизни, при ее теперешней организации? В обществе, в котором мы живем, вполне возможно просунуть верблюда сквозь игольное ушко, однако любовь в нем не принимается в счет. Вот вернешься из Гурджана, вспомнишь мои слова! Вспомнится тогда тебе Аоша. Ведь Зи Ши не знает даже, что такое кино. Что ты мне ведешь ребячьи речи? Все начнут потешаться над тобой. Люди станут говорить, что, мол, Джагдиш раздобыл какого-то зверя из зоопарка!»