Мать многоликих - [2]

Ула. Онис! Несносный мальчишка!

Онис катается по земле и тычет в сестру пальцем.

Онис. Купилась! Купилась!

Ула. (Все еще преувеличенно испуганно.) Да у меня ж ум за разум чуть не зашёл! Вот тебе за это!

Выливает остатки воды на катающегося по земле брата и, не выдержав, тоже начинает смеяться.

Ула. Ладно, безобразник. Пошутил и будет. (Протягивает брату пустое ведро.) Беги наполняй.

Онис. (Поднимаясь.) А что сразу я? (Лукаво.) Кто вылил, тот и наполняет.

Ула. (Не менее лукаво.) А вот и нет. По чьей вине вылито, тот наполняет.

Онис. Кто сказал?

Ула. (Усмехаясь.) Да это всякий знает. У кого хочешь спроси.

Онис. (Недоверчиво.) Так уж и всякий. Я вот не знаю.

Ула. Теперь знаешь. (Вручает ведро.) Давай. Иначе сказки на ночь больше не дождёшься.

Онис берет из рук Улы ведро и, вопя радостно: «У-у-у-у!», бежит к реке дикими зигзагами, только пятки мелькают. Ула провожает брата насмешливо-любящим взглядом.

Ула. (Смеется.) Осторожней! Не расшибись!

Некоторое время она смотрит на брата — как тот, оказавшись на мостках, силится набрать полное ведро и при этом не сверзиться в воду. Потом снова слышит окрик с рыбацкой лодки.

Йоварс. Ула-а-а!

Девушка приглядывается. Все рыбаки, забыв о промысле, смотрят в ее сторону, некоторые машут ей руками, а Йоварс, встав во весь свой немалый рост, энергично указывает на нее пальцем. Ула хмурится, прикладывает ладонь ко лбу. До нее не сразу доходит, что указывает Йоварс вовсе не на нее и даже не на Ониса. Все как один рыбаки смотрят поверх головы Улы, туда, где за склоном расположилась деревня. Ула медленно оборачивается и поднимает голову. Деревни отсюда не видно, но оттуда, где она находится, в небо поднимаются три столба черного дыма.

Ула. Что такое? Пожар? (Оборачивается к воде и — встревоженно.) Онис, бросай ведро и беги сюда! Живо!

Онис, то и дело задирая голову, возвращается к сестре. Он больше не смеется, и то, что он мокрый, придает ему теперь жалкий вид.

Онис. Что там такое, Ула?

Ула. (Смотрит на столбы дыма.) Не знаю.

Онис. С мамой все хорошо?

Ула. (Нарочито уверено.) Еще бы! Вот только за тебя, непоседу, волнуется, а в остальном — всё прекрасно. Ты же как пить дать убежал, ничего не сказав. Так ведь?

Онис. (Виновато.) Умгу.

Ула. Ну, ничего. Сейчас схожу, посмотрю, что там и как. А ты…

Онис. Я с тобой!

Ула. Нет. Лучше здесь побудь.

Онис. (Капризно.) Я с тобой! Мне одному страшно!

Ула. (Рассерженно.) Не выдумывай! В жизни ничего не боялся.

Онис. Я не выдумываю!

Ула. (С трудом сдерживаясь.) О-онис-с!

Онис. (Плаксиво.) Ну, У-ула-а!

Ула. (Твердо.) Нет. Остаёшься здесь. Вон и рыбари обратно плывут.

Онис недоверчиво глядит на реку. Рыбаки действительно изо всех сил гребут к берегу. Онис начинает хныкать.

Ула. Так, всё! (Передаёт полное ведро.) На вот, сторожи. Я скоро вернусь.

Девушка спешит в деревню. Бег вверх по склону дается нелегко, она несколько раз оскальзывается. Когда по дъем почти преодолен, до Улы доносится шум: в деревне воют женщины, плачут дети, лают собаки, трещит огонь, хрустят, обламываясь, горящие стропила, лопается от жара посуда. И еще слышно лихорадочное дребезжание колокольчика — совсем недалеко, прямо за подъемом, и дребезжание это всё приближается. Ула замирает и во все глаза смотрит туда, где подъем тропы заканчивается. Ожидание убивает; постепенно волосы на затылке Улы встают дыбом. И тут на тропе появляется горящая корова. Дико вопя, мотая тяжелой головой, отчего колокольчик на ее шее и звенит так ненормально, животина несется прямо на Улу. Ула шарахается в сторону. Охваченная пламенем корова проносится мимо. Ула в ужасе отползает задом в кусты, не в силах оторвать взгляд от этого чудовищного зрелища. Через несколько шагов корова спотыкается и катится вниз по склону, разбрызгивая языки пламени, ломая заросли и дико вопя, почти плача. Ула, во все глаза следя за кувыркающимся клубком пламени, поднимается на ноги и кое-как, задом, боком, бежит дальше по тропе.

Ула. (Дрожащим от страха голосом.) Да что же это?

Онис. (Сквозь слезы.) Ула! Вернись! Не ходи туда!

Ула не слышит брата. Преодолев подъем, она замирает. Деревня в сотне шагов впереди охвачена огнем. По улочкам за обезумевшими жителями гоняются какие-то люди в черных лохматых шкурах. Мелькают шипастые дубины. Что-то черное, огромное, стремительно передвигается от дома к дому на площади — с того места, где замерла Ула, видна только черная спина с ядовито-желтым пятном. Слышится исполненный боли и ужаса вой, плотоядное рычание, азартное улюлюканье, плачь. Ближайший полыхающий дом вдруг с печальным стоном заваливается набок и опадает в вихре огня и искр.

Ула. (Придушенно.) Мамочка!

Девушка делает несколько порывистых шагов в сторону деревни и замирает на месте. Ей невыносимо страшно идти туда.

Ула. Что же делать?

Тут она видит, как вдоль огородов дикарь тащит за волосы жену кузнеца. Женщина, вцепившись обеими руками в кулак мерзавца, отчаянно сопротивляется. Следом косолапо топает еще один дикарь; под мышкой у него охапка факелов, он берет их один за другим в свободную руку, плюет на каждый — факел мигом вспыхивает голубым огнем — и швыряет на камышовые крыши. Все крыши, что позади него, уже занялись. У обоих дикарей странные шлемы: два черных «лица» с выпученными глазами защищают головы с боков и еще одно «лицо» защищает затылок; создается жуткое ощущение, что, где бы кто ни прятался, дикари его видят и скоро им займутся. Вот и сейчас, несмотря на то, что дикари заняты каждый своим гнусным делом, два «лица», или скорее «рожи», не отрываясь, пялятся на Улу. Плененная женщина вдруг кричит.