Мать. Мадонна. Блудница. Идеализация и обесценивание материнства - [33]

Согласно Бенедек, «нарушенное материнство превращает симбиотические отношения в порочный круг. Ребенок, обвиненный в агрессивном катексисе, интроецирует репрезентацию объектов и самости» (Benedek 1959, р. 397).

Удивительно, как дети, подвергшиеся плохому обращению, отвечают комплементарным образом[7] на использование со стороны матери: вероятно, для них это становится средством выживания. Они боятся потерять мать, и, как следствие, свое собственное существование. В этой связи описанный Кернбергом (Kemberg 1975) механизм расщепления Блум (Blum 1980) видит следующим образом: «Наказывающий родитель в защитных целях может идеализироваться или же отделяться от образа «хорошего объекта». «Обесцененная, плохая часть», идентифицированная с обесцененным наказывающим родительским образом, часто вытесняется. Противоречащие Эго-идеалы могут существовать в сознании благодаря «вертикальному расщеплению»[8], при котором защитным образом избегается полное осознание этих несоответствий» (Blum 1980, р. 111). При этом для выживания ребенку необходимо «вспомогательное Эго»[9] (Spitz 1946,1951) изначально предоставленное родителями. Это подтвердилось во многих исследованиях развития детско-родительских отношений (например, Bowlby 1951,1958; Bowlby et al. 1956; Боулби 2005; Burlingham & Freud 1943). О похожем процессе в исследовании роли матери в формировании пограничной личности пишут Мастерсон и Ринсли (Masterson & Rinsley 1975). Авторы подчеркивают влияние на ребенка чередования либидинальной материнской доступности (поощрения) и ее отсутствие на этапе сепарации-индивидуации. Ребенок, у которого в будущем сформируется пограничная личность, откликается на поощрение со стороны матери отрицанием сепарации. Это само по себе подкрепляет отыгрывание ребенком его фантазий воссоединения с материнским частичным объектом и способствует его зависимости и страху быть брошенным в случае, если он осмелится отделиться. Лотштейн (Lothstein 1979) пришел к аналогичным выводам при изучении роли матери в формировании транссексуализма у мужчин и женщин. По его словам, «такие матери не могли выносить сепарацию и ипдивидуацию своих сыновей, происходящую через мужскую идентификация и оставались привязаны к ним посредством женской идентификации. Вероятно, они воспринимают гендерную обособленность мальчика как угрозу своей собственной целостности». Лотштейн описывает процесс, наблюдаемый при воспитании дочерей, становящихся впоследствии транссексуалами:

«Такие матери воспринимают продолжительную и непрерывную идентификацию своих дочерей как угрозу их собственной целостности. Активно отодвигая дочерей от женской идентификации, они словно защищают себя от симбиотического слияния и регресса. Наши клинические данные свидетельствуют о том, что мужская идентификация их дочерей может в определенной степени иметь защитный характер, помогающий отразить от самих себя и от собственных матерей обоюдные убийственные желания» (Lothstein 1979, р. 221).

Далее он выдвигает гипотезу, что «склонность матери к срыву гендерной идентичности ребенка будет меняться в зависимости от пола ребенка, напряжения между супругами, текущих отношений с собственной матерью и нынешнего состояния ее бисексуального конфликта» (Lothstein 1979 р. 232, курсив Э. У.). Эти дети соответствуют ожиданиям своих матерей, что является для них единственной возможностью для выживания. Поступая таким образом, они формируют ощущение ложного Я со свойственными ему структурными дефектами и слабостью.

Как говорит Бенедек: «Психоанализ часто показывает нам, что родители узнают о своих бессознательных мотивациях по отношению к ребенку, предугадывая поведение ребенка и его бессознательные мотивы… Вероятно, и родители, и дети, подобно параноикам, получают именно то, что вызывает тревожное ожидание, и пытаются избежать этого» (Benedek 1959, р. 406).

Женщина, которая все свое детство противостояла наказывающей ее матери, затем, подчинившись собственному Супер-Эго, идентифицировалась с агрессивной матерью, может с легкостью напасть на ребенка, вызывающего у нее разочарование и ограничивающего ее свободу (Steele 1970). В соответствии с бессознательной мотивацией, определяющей ее материнство, этот ребенок для нее не существует.

Давайте рассмотрим исходное психологическое обоснование этого процесса, избегая научного языка. Обычно считается, что мы учимся на собственных ошибках, но не так часто признается, что эти самые «ошибки» бессознательно связаны с полученным в детстве опытом. Следовательно, мы можем не помнить значения слов или действий, которые неожиданно и внезапно появляются в нашей жизни. Они оказывают на нас огромное влияние, особенно когда мы становимся родителями. Из-за них мы чувствуем отчуждение и страх потери психических репрезентаций самих себя. Так, например, люди, пережившие болезненные и унизительные отношения со своими родителями, дают себе клятву никогда не поступать так со своими детьми. Однако бессознательное играет с нами злую шутку, и мы вдруг замечаем, как неожиданно из глубин нашего существа всплывает нечто, что мы отказываемся считать частью себя, и застает нас врасплох. Мы считаем, что в этом виноваты родители. Тот ужасный родительский голос или действие, которого мы так старательно хотели избежать, помимо нашей воли возникает в отношениях с нашими собственными детьми, и мы моментально испытываем чувство вины и стыда. На мой взгляд, многим из нас подобное понимание дается очень болезненно, и чем явственнее наше осознание, тем сильнее мы хотим исправить это внутреннее «проникновение». Мы стремимся стать самими собой, найти свое «истинное Я», которое даст нашим детям шанс достичь того же самого. Однако для некоторых это оказывается совсем не простой задачей, особенно если они неоднократно сталкивались с унизительными и разрушительными ситуациями.