Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад - [62]

Родители Акселя очень хотели, чтобы их потерпевшее кораблекрушение дитя залечило им разбитые сердца, но, как ни старались, ни черточки в нем узнать не могли. Не то чтобы они считали его самозванцем — но в нем не было ни капли той очаровательной, робкой, детской беспомощности, что некогда отличала их сына, и они не могли примириться с тем, что он так испортился. На диване в гостиной родители прижались друг к другу и крепко взялись за руки, безмолвно соглашаясь принять этого несчастного. Аксель сел подальше от них, на скамеечку для ног с вышитой подушкой: теперь половины крестиков на ней не хватало — после того, как Аксель пропал, его мать в тоске целыми днями распарывала все, что когда-то вышила.

— Мы тебя любим, сын, — сказал отец Акселя, но от обращения «сын» к этому огрубелому, побитому жизнью мужику у него перехватило горло, и он так разрыдался, что из носа потекла кровь.

— И у меня есть жена, — наконец произнес Аксель, хотя мужем и женой их с Рапунцель объявила только хозяйка ночлежки, а свидетелем стал ее трущобный супруг. Аксель протянул родителям подарок. — Это она рисовала. Она очень талантливая художница.

— Жена? — Мать машинально выдергивала стежки из розовой монограммы, украшавшей ее шелковый носовой платок.

— Да. Поэтому я и вернулся. Она очень больна. Надо найти врача и вылечить ее. — Аксель подался вперед и показал на рисунок. — Вот она. Целла, моя жена. Тут, у меня на руках. Я спас тогда ей жизнь. И потом спасал, много раз.

Этого хватило, чтобы в отце Акселя погасла малейшая искра желания принять парня обратно в свой дом. Он выпрямился и откашлялся. Голос его посуровел и окреп, словно отец мог обмануть сына, убедить, что не прольет ни слезинки.

— Я другого мнения, Аксель, — вымолвил он. — Это не… Мы тебя растили не для того… — Отец покачал головой. — Это просто наглость. Твоя наглость. Прийти в этот дом. Так оскорбить мать. Непотребство… — Он встал. — Я не потерплю.

Мать шагнула вперед, защищая мужа от душившей его жалости. Она протянула руку к Акселю, и ей понравились его крупные, весомые кулаки, холодный пот на коже. Проводив сына к двери, она надела ему на шею полосатое шерстяное кашне, которое в его отсутствие распустила лишь наполовину.

— Ты его раньше носил, — сказала она, будто Аксель был не в курсе. Потом взяла его под руку и вывела на крыльцо. — Ты почти убедил нас, что тебя уже нет в живых. Так что не надо только нас во всем обвинять.

От матери всегда уютно пахло мускатным орехом и апельсиновой кожурой, хотя она редко заходила на кухню — даже ради ценных указаний кухарке.

— Я так боялся, — сказал Аксель. У него дрожал подбородок. Хоть бы никогда не видеть свою Рапунцель их глазами.

— Помни, мы хотим тебе только добра. — На прощание мать дружески-равнодушно похлопала его по руке — и вернулась в дом. Но когда он почти добрел до калитки, она вышла вновь: — Подожди. — Она догнала его и вынула из складок длинной юбки рисунок Рапунцель, опять аккуратно его свернула и перевязала. Когда Аксель забирал его, мать сочувственно улыбалась, словно жалела парня, которого больше не любят мама и папа. А затем повернулась и ушла обратно в дом.

В ночлежке Рапунцель курила длинную трубку из полого тростника с привязанным на конце выдолбленным желудем, в котором горел цветочный лепесток. Отложив трубку, русалка прохладными ладонями провела по горящим щекам Акселя, красным и распухшим от слез, что он лил в поезде. Вытерла ему нос своим рукавом, потом разделась и раздела возлюбленного, который от горя едва мог поднять руки, чтобы она стащила с него свитер. Рапунцель положила себе на грудь его голову и принялась тихонько водить пальцами по изгибам его уха. Она старалась вспомнить слова песен, которые пела под водой, оживить их мелодии, но все они словно бы покинули ее вместе с отрезанным языком. Наверно, такой защитный механизм, подумала Рапунцель, чтобы не слишком горевать о потере.

Аксель тоже несколько раз затянулся из трубки, и его мрачная тоска сменилась грустью. Около полуночи он вывез Рапунцель в «Иглу и чернила», где элегантная старая японка в мужском красном смокинге с пучком седых волос, закрученных, как наутилус, сделала Акселю татуировку на спине.

— Пусть у русалки будет лицо этой девушки, — сказал он, показывая на Рапунцель в кресле. Длинное выпускное платье из секонд-хенда скрывало ее хвост. Татуировщица, сама с ног до головы покрытая морскими драконами, творившими кровавые зверства, давила на педаль машины деревянной ногой. Игла жужжала. Когда она рисовала на коже множество блестящих зеленых чешуек, боль была адская, и Аксель так сжал руку Рапунцель, что она до крови прикусила губу. На вымпеле, трепетавшим под русалкой, татуировщица написала «Жестокая судьба», и ее почерк напомнил Акселю комиксы о морячке Пучеглазе, которые он некогда читал каждое воскресенье после церкви.

— Сколько ты хочешь за это вот, на спине? — спросил владелец казино, пока Аксель сидел в кресле Рапунцель в гостиной особняка и глотал «колеса». Рапунцель была в кухне, доктор пускал ей кровь для переливания.

— В каком смысле? — спросил Аксель.