Мать - [34]

А потом к Егорову потянулись другие руки, и я отодвинулся еще дальше. В комнате было тесно. Я нащупал в полумраке скамейку и сел на нее, глядя в маленькое окно, за которым рассветало все больше и больше. А рядом со мной сел широкий и грузный Матти Леппялехти. Он покосился на меня раза два, черпая трубкой в своем кисете, и спросил:

— Трубка есть?

У него был густой и сильный бас, но слегка глуховатый, как будто шел не из богатырской груди, а из-под земли.

Я кивнул головой, и он протянул мне свой кисет. Я торопливо достал из кармана мокрую трубку и набил ее табаком. А он зажег спичку и сначала ткнул огоньком в мою трубку, а потом в свою. Проклятые слезы опять полезли из моих глаз, но неудобно было их вытирать. Ладно. Можно было считать, что это у меня от дыма. Я подвинулся слегка на скамейке так, чтобы чувствовать своим плечом плечо Леппялехти, и больше уже не шевелился.

И так мы сидели рядом с ним в то бледное летнее утро и курили наши трубки, глядя на стекло маленького окошечка лесной землянки. Все было на своем месте там, где слышалось медленное и могучее дыхание Матти Леппялехти.

С тех пор прошло немало времени и совершилось немало дел. Я бы рассказал о них, если бы умел рассказывать. Но это не так важно. Пусть люди думают, что я ни с кем на свете не желаю знаться. Но я-то хорошо знаю, возле кого мое настоящее место.

За окном кружатся снежинки, и мысли мои ведут такой же веселый хоровод. Главное, хорошо то, что я наконец знаю, что мне делать и куда идти. Этого мне не хватало раньше.

1943

МЕСТЬ ПЕККИ

Черт его знал, что так получится. Русские рванулись вперед, как дьяволы, и только очень быстрые ноги помогли некоторым финским ребятам уйти от их удара за каменное укрытие соседнего скотного двора. Но Пекка Хильясало не имел таких быстрых ног и был настигнут крайним русским солдатом на краю ягодного сада.

Сперва столкнулись их автоматы. Они столкнулись в тот момент, когда дуло автомата медлительного Пекки повернулось назад, чтобы сразить русского, а приклад русского автомата завершал взмах вслед затылку Пекки. Приклад русского получил от быстроты и силы этого взмаха дополнительный вес в сотни килограммов. И когда он вместо затылка финна встретил на своем пути ствол его автомата, руки финна не удержали оружия. Краем глаза финн успел заметить место его падения, и какой-то долей мозга успел сообразить, что попытаться отпрыгнуть к нему и подобраться слишком невыгодное дело.

Но пока одна доля его мозга занималась этим соображением, руки его уже впились в автомат русского.

А руки у него были тяжелые и сильные, способные поднимать многие пуды. Он рванул ими русского к себе, и лица их сблизились, выражая гнев и ярость. Пот обильно покрывал широкий лоб русского и, дополняемый каплями из-под зеленой пилотки, сбегал вниз по загару его молодых щек, блестя на солнце неровными, извилистыми полосами. В его светлых глазах, смотрящих прямо в глаза Пекки, была угроза, и рот раскрылся, обнажая зубы, тоже не для улыбки. Досадуя на задержку в своем движении вперед, он попробовал высвободить свой автомат из рук Пекки, ворочая им вправо и влево. Но черта с два! Не на такого он напал. Пекка рванул его к себе еще раз и опрокинул на землю вместе с автоматом. Продолжая вырывать автомат, он уперся в русского ногой. Но этого не стоило делать. Русский вывернулся из-под его ноги, заставив ее уйти в пустоту. А на второй ноге Пекка не удержался и тоже упал, ткнувшись головой в малиновый куст.

Падая, он выпустил автомат из рук, чтобы опереться на них при падении. И тяжесть, которую приняли на себя его руки, была настолько солидной, что он не сразу смог потянуться за русским, когда тот вскочил на ноги. Стебли малины помешали ему с нужной быстротой вытянуть руку, и вместо горла он вцепился русскому в гимнастерку. Рука скользнула по крепкой материи, застряла на кармане и вырвала его, но не остановила русского, успевшего не только вскочить, но и плотнее прижать рукой пилотку к своим светло-русым волосам, схожим по цвету с волосами Пекки. И когда Пекка протянул за ним вторую руку, он получил по ней такой удар прикладом, от которого треснула кость. Он взревел от этого удара и на целую минуту перестал видеть божий свет. Если бы русский не спешил, дело могло кончиться хуже, но русский торопился, и когда Пекка от его удара приник отяжелевшей головой к земле, он умчался за своими.

Когда блеск солнца снова проник в глаза Пекки, светлевшие двумя голубыми точками на его широком темном лице, он первым долгом перевалился поглубже в малиновый кустарник, подтянув к себе поближе тяжелые неуклюжие ноги, не сумевшие унести его от беды. Упираться на правую руку он не мог. Проклятый русский переломил ее у плеча. А левая рука все еще что-то сжимала. Разжав пальцы, Пекка взглянул на то, что из них выпало, и пролежал некоторое время без движения, пропуская мимо себя русские голоса и топот.

Ждать пришлось долго. И пока он ждал, пригибая голову как можно ниже, глаза его поневоле видели перед собой оторванный русский карман да еще какой-то клочок бумаги, оказавшийся в нем. Это был белый конверт, слегка измятый жесткой рукой Пекки. Что-то было написано на нем, должно быть имя этого проклятого русского, а внизу — имя и адрес того, кто ему писал. Дьявол мордастый, как он ударил его, Пекку, по руке. Этой рукой Пекка мог поднять над головой гирю в пятьдесят кило весом, а русский взял и переломил ее, как ненужную сухую хворостинку, своим глупым автоматом.