Масяня и все-все-все - [2]

Всё дело было в Масяне.

Она была тёплая. На расстоянии. Я никогда не прикасался к ней. Белобородов говорил, что на ощупь она как пушистая кошка, только шерсть подлиннее и шёлковая. И чем-то таким покрыта – он сказал: «вроде статики наоборот». И всегда выглядит так, как будто её недавно вымыли с шампунем и как следует расчесали пуходёркой. У Масяни были длинные коричневые глаза без белков и серые ладони. И голубая шерсть.

(Я вдруг подумал, что лучше всего нам было бы сфотографироваться с Масяней всем лагерем. И выложить в сеть оригинальные равки, весящие как кирпичи. И вот тогда все точно ещё десять лет с пеной у рта обсуждали бы, как мы это сделали).

Масяня вряд ли была разумна. Правда, мой Мурз тоже вряд ли разумен, но за него я кому угодно башку оторву. С Масяней было примерно то же самое. Тёплая, пушистая и голубого цвета. Наша хорошая девочка. Её нашёл Белобородов, дурацкой породы персонаж, экстрасенс, уфолог, контактёр с инопланетным разумом. Короче, полное ебанько. Когда мне было четырнадцать, он впечатлял меня по самое некуда. В семнадцать я начал относиться к нему с некоторым недоверием. В двадцать позволял себе открыто глумиться над ним. А потом он нашёл Масяню – и я простил ему всё.

У Масяни было странное свойство: её нельзя было заметить даже с расстояния пары метров, если не знать, что Масяня здесь. Если не ожидать увидеть её – или что-нибудь очень на неё похожее.

В общем, получается, что Белобородов шёл по лесу, искренне ожидая увидеть что-нибудь вроде Масяни. После этого я не мог относиться к нему свысока. С годами из меня получился неплохой Санчо Панса.

Масяня иногда выходила к нам из леса и садилась рядом.

Иногда она поворачивала голову и пристально смотрела кому-нибудь в глаза.

Это было незабываемое, невозможное и даже почти невыносимое чувство.

Тебе в глаза смотрит прекрасное существо, о котором ты знаешь: рай – это подойти, и обнять его, и зарыться лицом в голубой пушистый мех.

Оно смотрит в глаза – и ты понимаешь, что оно любит тебя.

Как сорок тысяч кошек.

Мы все были у Масяни на коротком поводке. Весь наш мудацкий межгалактический гринпис.

Сайгона в миру звали Саша Павелецкий, родом он был из Питера. Старый походник и алкоголик. Док сказал, что давно советовал ему сходить к психиатру, потому что явления, которые Сайгон описывал как мощный психоделический опыт и астральную борьбу с Тёмными Силами, опасно походили на просоночные галлюцинации. Опыт действительно оказался мощный: однажды (по всей вероятности) Сайгон проснулся не в себе и начал неиллюзорно пиздить Ворошилова, а тот не остался в долгу и въехал ему в висок какой-то корягой. Ворошилов помер от внутреннего кровотечения, а Сайгон в сумеречном состоянии залез на дерево, закрепился там ремнём и скрученной в жгут футболкой между двух толстых веток – и тоже помер: от кровоизлияния в мозг. В общем, тёмное вышло дело. У Дока на этот счёт были подробнейшие отчёты СМЭ, но сетевых искателей истины, которая всегда где-то рядом, они не впечатлили. Тем более что Сайгон был щуплый, а отпиздил здоровенного Ворошилова как-то совсем уж зверски. В какой-то момент главной версией происшедшего сделалось нападение снежного человека.

Это уже было опасно. «Снежный человек» - почти то же, что «Масяня здесь».

Белобородов тогда выдернул Толю Баянова из его шарашки, выделил ему для вдохновения две бутылки водки и сказал: бога ради, срочно сгенери хуйню. И Баянов выдвинул и обосновал солидную, стройную, отчасти даже академичную версию об аномально высоком паводке. Этим самым паводком Ворошилова якобы приложило о ствол сосны, а Сайгон на той же сосне спасался от воды, но почему-то не спасся. На утопленников оба не тянули согласно той же СМЭ, но Баянов и это обосновал: поток был очень сильный, и оба получили несовместимые с жизнью травмы раньше, чем успели захлебнуться. Толя распихал по разным форумам столько графиков и отчётов об уровне паводка в разных регионах в разные годы, что тема стала казаться всем слишком академичной, то есть – скучной. К тому же местные утверждали, что уровень паводка определяют по Змейке: если в мае по берегам зелёная трава, то обычный; если говнище – то аномально высокий. А такого, чтобы вода пошла выше берегов, не бывало.

Зона стала местом круглогодичного паломничества доморощенных малдеров и скалли.

Мы сидели в Перми, на кухне у Лорки, и разговор шёл о том, что теперь для них найти Масяню – дело времени. Мы с Доком вышли на балкон покурить, и я еле смог разжать кулаки. В голове вертелось: Масяня, запертая в тесной клетке в подвале какого-нибудь секретного института. Масяня, утыканная иглами и трубками, на прозекторском столе. Или даже проще: какой-нибудь ублюдок напивается и прётся в лес с огнестрелом. Да чтобы хоть одна голубая шерстинка упала с её прекрасной головы…

Я пришёл в себя и увидел белые от ярости глаза Дока.

Наклейка с буквами «ММГ» на лобовом стекле доковского вездехода означает «мудацкий межгалактический гринпис». Мы так решили в тот вечер: если мудаков вокруг слишком много – надо стать главными среди них.

Мы организовали в Зоне постоянный лагерь и смену дежурств.