Мастерская подделок - [29]

— Сжалься! Как мне искупить свою вину покаянием или же подаянием, с тех пор как ландскнехты господина де Туара разграбили зеленые башни моего родового замка? У меня не осталось даже скромного осеннего левкоя, и слезы мои горше полыни…

— Не бывать ни покаянию, ни пощаде — белые феи меж тильских ив больше не придут утешить тебя в печали, а мандрагора не даст тебе сока, смягчающего боль. Но прежде чем душа твоя отправится в свои ледяные скитания, ты будешь прикован к отцеубийце в красном платье и обнимешься с повешенным на глаголе, ослепленным воронами, если, конечно, тебя не сварят в зловонном чане с фальшивомонетчиками.

Мой крик, долетевший до пурпурных колец Сатурна, заставил ангелов побледнеть. Напрасно сквозь мой голубой витраж пытался проникнуть свет зари: демоны заполнили темноту моей комнаты, и Скарбо, повернувшись на одной ноге, обернулся факелом, который с треском погас в полумраке.

* * *

Мушкетер

И лучшему из нас, когда мозгов лишится,

Увы, на пагубу печальный сей недуг:

Несдержан, зол и глуп он делается вдруг.

Матюрен Ренье, Сатира IX, к Монфлёру Рапену[54]

Он обувает сафьяновые сапоги на босу ногу, блохи покрывают красными точками расползающиеся фламандские кружева его сорочки и огненные ленты на его широких штанах. Он умеет строить глазки, держит под носом надушенный мускусом платок и мастерски подметает широким жестом мостовую перьями своей шляпы.

— Никого, кроме дозора за углом у «Ослиного шага». — О, милый щеголь, разве мы не пойдем слушать стихи вольнодумцев в притоне «Львиный ров»? — Подружка маркиза де Ла Фер никогда не стареет. — Вафли за один су, кому угодно? — Известно ли вам, сударь, что от вас воняет дохлым козлом? — Свинья! Гордитесь этим оскорблением! — Защищайтесь, сударь!

Клинки шипящими гадюками выпрыгивают из ножен, черные на фоне освещенных окон Королевской площади, и дамы дрожат за веерами, точно мухи под своими крылышками.

На бронзовую лошадь падают хлопья снега, и в спускающихся серых сумерках на замшевом камзоле расцветает алое солнце.

* * *

Паук

Он строит, как паук[55], дом свой и, как сторож, делает себе шалаш; ложится спать богачом и таким не встанет.

Иов, 27,18.

— Опаловый и в то же время жемчужный, — говорит паук, — то призрачно-серый, то переливающийся, когда свет зари зажигает перламутром или тусклым фосфоресцирующим блеском выпуклый панцирь у меня на спине. Я отражаюсь в себе самом под липкой защитой собственных ядов.

— Я суккуб, разве ты не знаешь? Лицо мое слоно-вокостнее луны, непорочнее ангельского личика, волшебная моя шевелюра серебрится в готических чарах темноты, а при первом же крике петух ха начинает сверкать спутанными оческами. Мои восемь лапок, глянцевитых и покрытых пушком, превратятся для тебя в тиски, из которых тебе не вырваться, а мой розовый рот снова станет лиловатым, сосущим хоботком. Ведь это я бегаю по башенкам донжонов и пробираюсь сквозь узкие отверстия сторожевых вышек, дабы полакомиться костным мозгом спящих.

В тот миг, когда на замшелой крыше просыпаются щеглы, алеющий огонь гаснет в камине и вместе с ним затухает свеча, я вижу, как паук исчезает в золе, оставляя за собой полоску чужой крови.

Джакомо Казанова

Всю свою жизнь я был жертвой собственных чувств.

Как только я возвратился из Лондона, в Венецию прибыли послы Екатерины II, в том числе князь Голицын, с которым я уже был знаком. После официальных торжеств во Дворце дожей г. Венье, бывший посол в Константинополе, не удержался от удовольствия и организовал прием в их честь. Стояла великолепная осень, и перед большим ужином решено было устроить загородное гулянье в казине[56], которым г. Венье-сын владел в Бренте. Но поскольку концерт должны были обеспечить сиротки из «Пьеты», мы побоялись, что монашенки не согласятся выступать в этом казине, вся планировка которого свидетельствовала о том, что он был построен ради любви. Поэтому празднество развернулось во Дворце Венье. К концу ужина неожиданно пошел дождь, так что концерт в прекрасных садах не состоялся, и вся компания переместилась в большую переднюю гостиную.

Привели сироток — в ту пору учениц Бальдассаре Галуппи по прозвищу Буранелло, который сделал карьеру в Санкт-Петербурге благодаря поддержке знаменитого кастрата Путини. В «Пьете» Галуппи сменил Вивальди, и хотя последний был превосходен, многие уверяли, что не много потеряли от этой перемены. В тот вечер сироток было всего три, но зато самых отборных. Агата Постелли, прославившаяся своей игрой на теорбе, была высокой и красивой брюнеткой, с походкой амазонки, вызывавшей уважение, а возможно, и робость. Она аккомпанировала Терезе Ленцо, которая не была красавицей, но зато обладала бесконечно богатым, роскошным и невероятно громким контральто. Я еще никогда не встречал третью, хотя часто о ней слышал… Это была Дзанетта Колуччи, которая, по слухам, должна была вскоре петь партии сопрано в «Ла Фениче». Она была низенькая и тоненькая, с большими голубыми глазами.

Когда вместе с двумя другими она исполнила мадригал Барбары Строцци[57]«Canto della bella bосса»[58], я не поверил своим ушам, поскольку никогда не слышал ничего подобного ни прежде, ни после. Это было чрезвычайно редкое сопрано, которое еще называют