Мастерская отца - [36]

Поганель выдернул из заднего кармана брюк пачку сигарет, намереваясь широким жестом преподнести их девушке, и с сигаретами, случайно, должно быть, вытянул металлический предмет, похожий на подкову, который выскользнул из его руки и упал на пол.

«Кастет!» — догадался Володька и внимательно глянул Коте в лицо. Все остальные в комнате тоже догадались, пожалуй, что это за  ш т у к у  носит с собой Поганель.

Боря Щукин быстро подскочил к Коте, поднял кастет и с уважительным выражением на лице отдал хозяину. Поганель скривился в улыбке, буркнул что-то под нос и спрятал кастет.

Тут шумно и весело объявился из горницы Валентин Иваныч в бледно-зеленой слегка мятой гипюровой рубашке.

На кухне стало как-то еще теснее, дымнее, шумнее.

— Девушки, девушки почему у порога, Котя? — кричал Валентин Иваныч. — На диванчик, на диванчик пожалуйте! В ногах правды нет, вся в землю уходит.

Гости сели, вызвав пение диванных пружин, провалились до самого пола.

— Хо-хо! Папашка! — взвыла от восторга Клавдия. — Диванчик у вас — застрелись! Последний писк моды.

— Исключительный диванчик! — подтвердил Валентин Иваныч, внимательно рассматривая Клавдию, в особенности заплаты на ее голубых джинсах.

Котя Поганель, окинув взглядом кухню, остановился на Боре Щукине, который, казалось, ловил каждое его движение, и сказал сквозь зубы:

— Пень, нарисуй нам стол!

Боря схватил Володьку за плечо, зашептал, они пошли придвигать к дивану кухонный стол со шкапчиком, уронили за столом какую-то сковороду, пустые бутылки.

— И-эх! — вздохнул сладострастно Валентин Иваныч, с улыбкой и надеждой наблюдая за этими приготовлениями. — Сейчас бы бражки для отважки!

— Или самогону для обгону! — подхихикнул Боря Щукин.

— Нет, ребята, только чай! — строго и внушительно сказал Котя и кивнул Щукину. — Пень, воды!

Боря кинулся к оцинкованному бачку с ковшом, но он оказался пуст. Тогда Щукин схватил из угла пустое ведро и ринулся на улицу, и через минуту появился на кухне с забрызганными до колен штанами.

Поганель развел керогаз, в кастрюльку влили самую малость воды, и она вскоре закипела, забулькала. Сумрачно сосчитав людей, Котя раскрыл брезентовую сумку, вынул из нее три больших пачки чая, ссыпал заварку в кастрюльку.

Володька, пожав плечами, выставил на стол из шкафчика мятые алюминиевые кружки. Посчитал. Хватит на всех. Не раз в экстазе семейной жизни хватал ими об пол Валентин Иваныч, а потом сам же поутру распрямлял покалеченную посуду деревянной толкушкой.

Димчик и Витя Фролов, до того молчавшие, взялись петь:

— Открой окно, на небе месяц светит золотой, а мне сидеть еще четыре года, душа болит и просится да-амой!..

Валентин Иваныч устроился удобнее на табуретке, спрятав под себя забинтованные ступни, придвинулся к «штамповкам» и, к удивлению Володьки, стрекотал без умолку:

— Самый веселый человек у нас в столярке — Людвиг Максимыч!

— Там от меня привет соседскому Егорке, — неустоявшимися баритонами тянули Димчик с Витей, а Боря Щукин подтягивал им завывающим тенорком. — Он задолжал мне на свободе шесть рублей…

— Универсальный Людвиг Максимыч человек, многогранный…

— Как граненый стакан, — вставил на всякий случаи Володька язвительно. Не нравилась ему развязность родителя перед «штамповками».

— А? — испуганно переспросил Валентин Иваныч. — А-а! Все шутки отпускаешь, родителю уже и слова сказать нельзя… Ну так вот! Кончился у нас матерьял. Натурально сидим, забиваем в курилке «козла», папиросы смолим. А наш неутомимый столяр Каштаков все мастерит и мастерит. Положительно домашний мужик. Все для дома, все для семьи…

Володька увидел, как Котя кивнул ему. Он встал с дивана.

— Да не сиди за полночь у Егорки, а то Егорка вдруг обнять тебя захочет… — надрывались Володькины товарищи.

Он заглянул в кастрюльку. Чаю в ней была самая малость, одна разбухшая заварка, и пожал плечами:

— Выкипел?

Котя многозначительно подмигнул:

— Чефирок!

Поганель разлил чефир по кружкам — кому больше, кому меньше, а себе — остальное, разъяснив:

— В таком деле надо привычку.

— Ну, так вот! — твердил Валентин Иваныч. — Людвиг Максимыч взял и прихватил фуфайку товарища Каштакова гвоздочками к стенке. Тут, натурально, и смене конец. Наш неутомимый — к вешалке, полочку под пиджак прячет…

— Ну, мужики и дорогие девушки, угощайтесь чайком! — сказал Котя, причем в слово «девушки» он вложил какой-то двойной или даже тройной смысл. Володьке впервые за сегодняшний день не понравилось, как он в разговоре передергивает плечами. Котя поднял свою кружку, прихлебнул и спросил Картошкина-старшего: — А зачем же он, Валентин, полочку под пиджак прятал, вы, ведь, все  з н а л и?

— Открыто нельзя! — разъяснил Валентин Иваныч. — Это получается уже пренебрежение… У нас же в столярке общественное мнение есть… Ну так вот. Хвать Каштаков фуфайку с крючка, а гвоздики удерживают, не пускают, одним словом… Перепугался он, должно быть, страшно, потому что даже полочку на пол обронил, да ка-ак крикнет: «Мужики! Тюфайка-то — примерзла!» Ну, мы так натурально и попадали…

Володька попробовал Котиного «чаю» — горько. Что же в нем хорошего находит Боря Щукин, сидит, пьет с умильной рожицей? Подошел к чайнику, разбавил холодной кипяченой водичкой. Все равно горько. Отлил три четверти назад в кастрюльку с заваркой, а остаток еще разбавил — вот так, вроде ничего…