Мастерская несбывшихся грез - [6]

Именно таким образом мы попали и в мастерскую метра Ринверси. Снаружи налетал сильный ветер, и шел дождь. Внутри были вынуждены зажечь свечи – так низко нависало над землей темное небо. Тяжелые черные тучи наплывали со стороны материка и летели над крышами домов, похожие на разъяренных драконов. Поэтому художники в тот день не работали кистями, но некоторые из них, собравшись вокруг длинного стола из массивного дерева готовили краски, растирая их в каменных ступках. Другие натягивали на мольберты полотно или с помощью щеток из черного конского волоса смазывали их чем-то наподобие клейкого молока. Все это делалось в тишине, и казалось, что самое простое движение было здесь глубоко значимым, как священнодействие.

Мы поднялись на третий этаж и приветствовали двух мужчин, которые, стоя рядом, в этот момент рисовали углем на огромном листе бурого цвета, приколотом к стене. Это был город, похожий на Венецию, с дворцами полуготического, полуренессансного стиля, над которыми трепетали флаги, с площадями и аркадами, со статуями в античном стиле, расставленными, как игрушки, возле церковных порталов во вкусе Альберти. Но это была не Венеция. Художники без устали выдумывали все новые и новые Венеции, как будто бы этой им не хватало; это были воображаемые Венеции, в которых какие-то неясные тени бичевали Христа, отсекали голову Иоанну Крестителю, в то время как царь Ирод пировал на высоко подвешенном балконе.

Но когда герр Фуш направился к узкой лестнице, которая вела на этаж хозяина, оба рисовальщика в один голос остановили его. Есть ли у него разрешение проникнуть в эту святая святых? Только грубый тевтон мог позволить себе такую дерзость! А когда мой учитель назвал «мессера Альберта», ему ответили, что хозяин работает, дав этим понять, что разговор исчерпан. Итак, мы уже собирались отправиться восвояси, когда дверь наверху лестницы отворилась и, окруженное сверкающим нимбом, там показалось самое прелестное видение из когда-либо мною виденных: юная девушка во всем красном, чьи длинные русые волосы блистали, как чистое золото, в свете лампы, которую метр Ринверси нес возле нее, как несут ладан с правой стороны от священной чаши. Это было так, словно с этой лестницы вдруг ударила молния, принесенная сюда неистовым ветром, свирепо воющим снаружи, за окнами. Окаменевший, с гулко бьющимся сердцем, смотрел я на чудесное видение, которое с детской грацией и осторожностью спустилось по ступеням, прошло рядом со мной, словно я был невидим, приветственно взмахнуло рукой по направлению к двум живописцам, ответившим почтительным поклоном, и исчезло в сумерках, как будто эта девушка была лишь бесплотным призраком из воздуха и воды.

Придя в себя и подталкиваемый герром Фушем, я вмиг оказался на верху лестницы, лицом к лицу с хозяином дома, который, видя мое волнение и угадав его причину, объяснил мне, что Николозия была самой любимой его моделью. И в самом деле, я увидел на карнизе Богородицу с Младенцем на руках, у которой было лицо очаровательной незнакомки. Но, конечно же, мы пришли туда не для того, чтобы любоваться этими чертами, достойными неба, а чтобы обсудить предложение моего дядюшки Майера из Франкфурта, переданное им знаменитому художнику через моего учителя. Оно состояло, ни больше, ни меньше, в том, чтобы поручить ему расписать хоры одной церкви, которую недавно приобрели протестанты. Речь шла о том, чтобы стереть лики святых и заменить их сценами из Ветхого Завета, больше соответствовавшими лютеранской строгости. Мой дядя – стоит ли говорить об этом – видел в этом лишь удачную финансовую сделку. Дело в том, что жертвователи собирались заплатить художнику через посредничество моего дяди. Они занимали у него часть этой суммы под заранее установленный им процент. Однако я пропустил мимо ушей все, что говорил герр Фуш, ибо мой взгляд не мог оторваться от этой Святой Девы, смотревшей на меня глазами юной Николозии, которая в действительности даже не взглянула в мою сторону.

История живописи изобилует пропусками. В ней много говорится о династии художников Беллини и совсем забыто имя Ринверси, по всей видимости потому, что их предок Анна около 1400 года вышла замуж за Джакопо Беллини и в этом браке родились два знаменитых художника Джованни и Джентиле, а также та другая Николозия, которую взял в жены Мантенья. Это гениальное племя так или иначе дало жизнь Джорджоне, Тициану и Тинторетто, живописцам таким выдающимся, что всем казалось – включая сюда и этого болтуна Вазари, – что никакая другая слава не может сравниться с их. Однако, пребывая в тени этого большого дерева, мастерская Ринверси также дала миру уникальные образцы живописи. В то время, о котором я рассказываю, то есть в 1586 году, Гаспар Ринверси, наследник своего отца Джованни, достиг шестидесятилетнего возраста. Это был настоящий гигант, и особенно поражала густая грива рыжих волос, которую он носил с гордой небрежностью непобедимого льва. Его глаза метали молнии. Его голос грохотал, как гром. Тело его грозно вибрировало в минуты гнева. Он был похож на Юпитера. И однако же руки у него были маленькие, пухлые, как у ребенка, что, по-видимому, объясняло тонкость его мазка, хотя, казалось бы, этот неистовый и могучий великан способен предаваться бурным излишествам.