Мастерская кукол - [41]

– Но, Роз, неужели ты действительно решила…

Роз приглушенно всхлипнула и открыла рот словно для того, чтобы что-то сказать, но так и не произнесла ни слова.

Больше говорить было не о чем.

Некоторое время Айрис просто лежала неподвижно и разглядывала пятно на потолке, напоминавшее своими очертаниями морскую раковину. Молчание тянулось и тянулось – десять минут, двадцать, полчаса… Наконец она услышала, что Роз задышала ровно, как во сне. Свеча на столе по-прежнему горела, но Айрис не стала ее тушить. Повернувшись на бок, она посмотрела на сомкнутые веки сестры, на ее губы с опущенными уголками и тихонько вздохнула.

Этой ночью Айрис дважды вставала с постели и принималась при свете свечного огарка писать письмо Луису. «Умоляю простить меня, сэр, но я передумала, потому что…» Дальше этого она так и не продвинулась, ибо каждый раз ей вспоминались светлая студия, острый запах терпентина и два выпуклых зеркала, похожие на ведущие в новую жизнь двери. Разорвав бумагу на мелкие клочки, Айрис возвращалась в постель, но проходило несколько минут, и сомнения обрушивались на нее с новой силой.

Она так и не заснула. На рассвете Айрис осторожно поцеловала Роз в щеку и выскользнула из-под одеяла. Будить сестру, чтобы попрощаться как следует, она не стала, боясь, что ее решимость может поколебаться. Подойдя к вешалке, Айрис начала одеваться, стараясь производить как можно меньше шума. Она торопилась, пальцы скользили на шнурах корсета, пуговицы не лезли в петли, но наконец все было готово, и Айрис, подхватив свою котомку, проверила, на месте ли мраморная рука.

Потом она закинула котомку на плечо и повернулась, чтобы бросить последний взгляд на спящую сестру. Ресницы Роз чуть заметно дрогнули, и Айрис догадалась, что та не спит, но говорить ничего не стала. В последний раз вдохнув густой карамельный запах, она вышла из комнаты и тихо закрыла за собой дверь.

***

К тому моменту, когда Айрис добралась до ограды Британского музея, у нее разболелась спина – такой тяжелой оказалась мраморная рука. По пути она успела несколько раз выбранить себя за глупость – за то, что вообще решила стащить ее у Луиса. Теперь этот поступок казался Айрис принадлежащим к какой-то другой жизни – быть может, к далекому детству, когда она была не прочь созорничать, но теперь она стала другой. Всё стало другим.

Кроме того, Айрис понятия не имела, как действовать дальше. Что делать с рукой? Не могла же она просто отдать ее хранителю музея. Вдруг он станет ее расспрашивать или даже решит, что это она ее украла?

Украшенная завитушками чугунная решетка ограды была чуть не в три раза выше Айрис, а на заостренных, как пики, концах толстых прутьев блестела позолота. Казалось, эту ограду возвел сам Бог и никакому смертному не удастся ее преодолеть. Насколько Айрис знала, Британский музей был настоящим дворцом науки, знаний и богатства, и все же сейчас ей казалось, что его ограда больше похожа на крепкую тюремную решетку. Стоя возле нее, Айрис каждую секунду ждала, что кто-то вот-вот крикнет: «Воровка! Хватайте ее!», и к ней со всех сторон бросятся полицейские со своими трещотками. Они схватят ее и отправят в Ньюгейт, в сырую и темную камеру, из которой она не выйдет до конца жизни, и это будет только справедливо. Поделом ей!.. То, что она украла у Луиса мраморную руку, – ерунда. В конце концов, Луис украл ее первым. Куда хуже, что она предала сестру и причинила горе собственным родителям. Именно за это она заслуживала самого сурового наказания.

Впрочем, Айрис тут же устыдилась собственных мыслей, которые показались ей чрезмерно драматичными, почти театральными. Еще раз оглядевшись по сторонам и убедившись, что ее никто не видит, она достала из котомки завернутую в чистую холстину руку и, просунув ее между прутьями, подтолкнула так, чтобы та откатилась как можно дальше от ограды (в противном случае ценный экспонат мог бы стащить какой-нибудь бродяга). Айрис искренне надеялась, что когда руку обнаружат, то не выбросят вместе с мусором. Не лучше ли было потихоньку вернуть ее Луису?.. Уж он-то нашел бы безопасный способ вернуть ее на место.

Но дело было сделано. Никто ее не заметил, никто не бросился на нее с криком «Держи вора!», и Айрис, повернувшись, зашагала прочь от музея. По пути она достала и развернула материно письмо, не в силах сопротивляться желанию еще раз уколоть себя побольнее. «Ступила на гибельный путь», «погубила душу», «опрометчивое решение», «тень твоего позора»… Эти слова как будто смешивались с угольным дымом, вонючим серно-желтым туманом и вонью многочисленных переносных жаровен, на которых жарились в масле картофель и свежий снеток. В течение еще нескольких секунд Айрис всматривалась в выведенные материнской рукой строки, потом разорвала бумагу на клочки и швырнула на мостовую. Некоторое время она наблюдала за тем, как обрывки письма размокают и тонут в лужах, чувствуя, как мрачное удовлетворение от этого зрелища понемногу сменяется в ней пьянящим, головокружительным восторгом. Она свободна! Она свободна и впервые в жизни может делать все что захочет. Судьба дала ей возможность самой выбирать свой жизненный путь (поистине редкий дар для таких, как она!), и Айрис была счастлива, что не упустила свой шанс и что ей хватило смелости идти до конца.