Мастерская дьявола - [5]

В минуты затишья я садился рядом с ним и смотрел на его руки, манипулирующие техникой, длинные пальцы пана Мары бегали по допотопной клавиатуре, и мы ждали шифрованного приказа тюремного начальства по радио, к примеру: «Блок Б приготовить к зимовке!»

По этому или другому условному сигналу я вставал, шел в камеру и под присмотром тюремщиков выводил заключенного, после чего уже один спокойно вел его по коридорам к пану Маре, который тем временем должен был подготовить все необходимое.

У некоторых перед этим последним пристанищем покрывался испариной лоб и деревенели ноги, как тогда у словака, и я им помогал… мы с паном Марой называли это ступором… даже самые хладнокровные, которые шли по коридорам молча или, наоборот, подшучивали надо мной, например, спрашивая, мечтаю ли я о завтрашней баланде… даже они иногда впадали от внезапного ужаса в ступор, хреново им делалось, блевать тянуло… моя сила и мое спокойствие на пороге убойной камеры переставали действовать… но пан Мара с этим всегда как-то справлялся.

При исполнении приговора я не присутствовал.

Я участвовал только в подготовке к исполнению, а после иногда вооружался ведром, тряпкой и моющими средствами — но что теперь об этом толковать.

Не хочу я больше такого.

Между казнями, на которые к нам свозили заключенных со всей республики, бывали перерывы.

Тогда пан Мара часто велел мне садиться за компьютер, и мои пальцы, выбеленные моющими средствами, сморщенные от возни с бесчисленными ведрами воды, начинали стучать по клавиатуре — я играл в игру, в которой точки, бегавшие по мерцающему экрану монитора, проскакивали в воротца и стреляли одна в другую, и, пока я играл в эту допотопную игру, я забывал, где я и кто я есть, забывал все эти крики и хрипы, за мельтешением поблескивающих точек забывал о дерьме, вываливавшемся и вытекавшем из штанин, забывал лица тех, кого смерть превращала в неподвижные манекены, забывал, что я и сам становлюсь манекеном, роботом, реагирующим на команды по тюремному радио и на указания пана Мары, забывал, что все остальные заключенные меня ненавидят, я играл, и эта захватывающая игра, возможно, была одной из первых компьютерных игр в мире.

Под началом пана Мары я уже научился не печатать двумя пальцами, как на стародавней пишущей машинке в училище, а стучать по клавиатуре всеми десятью, и через какое-то время я почти сравнялся с самим паном Марой; он же, следя за моими успехами, корректировал параметры игры, которую изобретал.

Он хотел, чтобы это была обучающая боевая игра.

Мы непрерывно ее совершенствовали.

Пан Мара мог вызвать меня когда угодно.

Меня тогда уже поместили в отдельную камеру, поскольку тюремное начальство опасалось, как бы сокамерники меня не убили.

Моя великая мечта, говорил пан Мара, это чтобы моя игра готовила всех людей, и прежде всего детей, которые так любят всякие новшества, к великой победе над фашизмом во всем мире.

Дело в том, что пан Мара, хотя в то время и заключенный, был, само собой, военным и коммунистом.

Впрочем, технический работник в тюрьме Панкрац и не мог быть никем иным.

Однажды эти вот игрушки, тыкал пан Мара пальцем в поблескивающий компьютер, из которого отовсюду торчали, извиваясь, провода и проводочки, соединят людей во всем мире, и я буду в этом участвовать! А ты чем собираешься заняться, когда кончится срок?

На это я, кажется, пожал плечами.

Вот о чем расспрашивал меня пан Мара незадолго до отмены смертной казни в Чехословацкой Республике.

Ибо смертную казнь по решению высших инстанций в конце концов отменили. К счастью. Ведь если бы она осталась, меня бы, наверное, никогда не выпустили.

А так в один прекрасный день истек и мой укороченный срок.

И я вышел на волю.

Для начала я осмотрелся, где тут пивные.

О пивных на Панкраце мечтали многие заключенные — именно там их после освобождения ждали отцы, матери, друзья, подруги, двоюродные братья, дети, жены, а иной раз и теплые объятия покрытых татуировками подельников.

Меня ждал Лебо, и на нем никаких татуировок отродясь не было.

Так что, выйдя на волю, я двинулся к ближайшей пивной, поскольку совершенно не представлял, куда мне идти и что делать, ведь у меня не было ни семьи, ни подруги.

Всему этому суждено было измениться.

Перед пивной стоял Лебо. Он знал, когда меня выпустят, а ждать у ворот тюрьмы ему не хотелось, как он мне объяснил.

Он выглядел точно таким же, каким я его помнил. Старый человек в черном костюме. Хотя он был не такой уж и старый, раз тетушки называли его «парень».

Он был там и ждал меня. Лебо, великан с жилистой шеей и голым черепом.

В пивную мы не пошли. На это не было ни минуты времени. Мы отправились домой.

Фыркающую «шкоду» вел пан Гамачек. Постаревший, как и я сам. Тетушки прислали мне с ним молоко, бутерброды с салом и вареные яйца от терезинских кур.

Лебо называли дядюшкой все мы, мелюзга, школьники, все, кто был родом из военного гарнизона города Терезина.

Он присматривал за нами, когда мы лазили по терезинским каналам и конюшням, где штукатурка времен Марии Терезии и Иосифа II давным-давно осыпалась со сводчатых потолков от беспокойного ржания боевых жеребцов.