Мастерская для Сикейроса - [35]

Смерч яростно стегал себя упреками, заковывал в броню запретов.

«Что толкнуло меня к человеку?» — маялся он безответными вопросами.

…человеку… человеку… человеку…

Тоска и одиночество? Только ли они? Конечно, проявления сознания на уровне неживой природы очень редки, уникальны. За сотни лет скитаний по Земле я, помнится, только раз встретил разумный Смерч. Лучше бы и не встречал… Я тогда был молод и глуп, насвистывал какую-то понравившуюся человеческую мелодию. А этот безумец налетел на меня с бранными словами на всех языках народов мира, стал прижимать к скалам, над которыми я как раз пролетал.

…безумец… безумец… безумец…

Я, помнится, испугался. Скалы — это остановка движения, смерть. Я ударил безумного воронкой — он шарахнулся в сторону и улетел. Почему называю его безумным? Не знаю. Наверное, потому, что не понимаю его. Среди тысяч, десятков тысяч тупых и разрушительных сородичей, чье существование измеряется всего лишь минутами или часами, встретить разумный Смерч — и не обрадоваться, не подружиться, а, наоборот, наброситься как на смертельного врага? Непонятно.

…понятно… понятно… понятно…

Впрочем, кто сказал, что он был разумным? Разноязыкая брань еще не свидетельство ума. Попугаи тоже «говорят» — и что с того?!

Тоска и одиночество. Жажда общения — вот что толкает нас к людям. Меня, отца… Разум тянется к разуму, но чтобы подружиться с человеком, надо стать ему подобным. Невозможно! Немыслимо! И потом — только ли это мучает тебя, мучило отца? Мучило и погубило — по земным понятиям, у него остановилось сердце. То есть угасло движение — и могучего торнадо не стало…

Жажда общения? Но у тебя есть друзья, такие же, как ты, прекрасные аномалии природы, в которых благодаря миллиону удачных совпадений некогда тоже затеплилось самосознание и родило бессмертную силу ума. Вулкан по имени Стромболи, Теплое Течение. Айсберг и, наконец, древний и мудрый Байкал.

…сила… сила… сила…

А раз есть друзья, то твое безмерное одиночество — не более чем уловка, поэтический образ.

Наберись мужества. Смерч, сказал он сам себе, и признайся, что тебя страшит не просто человек, не абстрактная несовместимость, а конкретная женщина по имени Мария. Это она разрушает твой дух и заставляет твою бестелесную плоть вращаться со сверхзвуковой скоростью, ввинчиваться в глубь неба, где, кроме звезд и смерти, ничего больше нет.

Она прогнала тебя, отвергла. И теперь ты хочешь одного — взорваться в стратосфере.

Зачем тебе Женщина, ветер?

…зачем?.. зачем?.. зачем?..

Смерч задыхался от противоречий и нехватки воздуха.

Вращение его замедлилось — подступившая пустота космоса безжалостно рвала на куски тело-облако.

Он почувствовал: еще немного — и он не сможет больше поддерживать себя как систему. И еще Смерч вдруг понял, что глупо и бессмысленно погибнуть вот так — бесславно, с чувством вины, ничем не облегчив участь возлюбленной. Он в самом деле виноват, он обещал Марии что-нибудь придумать, помочь, он должен сдержать свое слово!

С той же энергией, с какой он ввинчивался в пустоту стратосферы. Смерч ринулся вниз.

Он смертельно устал. Но жаркое солнце и тугие восходящие токи воздуха вскоре вновь влили в его тело волю и силы.

Над землей паслись стада безмозглых кучевых облаков.

Он с яростью набросился на них, перекатывая раскаты грома и грозно посверкивая молниями.

Смерч опустил сразу несколько воронок, стал рвать и разбрасывать во все стороны холодные мертвые клубки конденсированного водяного пара. Часть из них он тут же пожирал, тяжелея и на ходу проливаясь дождем.

Вскоре это бессмысленное занятие ему надоело.

Смерч подобрал воронки, постоял несколько минут на месте, раздумывая, куда бы ему отправиться, и… отдался воле случайных ветров. Пусть несут куда хотят. Ему теперь все равно.

К утру погода опять испортилась. Небо затянуло тучами, стал срываться мелкий дождик.

Мария надела куртку, вышла в сад.

Большие белые цветы, напоминающие лилии, завяли.

Мария приметила возле гаража грабли, принялась сгребать цветы в кучу.

«Как после пышных похорон…»

Подумала без улыбки, потому что в душе уже жалела, что так повела себя со Смерчем. Рафаэль — другое дело. С ним чем хуже обращаешься, тем лучше он становится. А этот… Он же не человек. И потом… Он прилетел к ней такой восторженный, с какими-то заморскими цветами, а она отхлестала его словами, прогнала… Подумаешь — дерево сломал… Впрочем, никуда он не денется, как и этот глупый Рафаэль…

Мария вздохнула, вернулась в дом.

Делать было нечего. Она обошла все три комнаты, скользя придирчивым взглядом по старой мебели и пыльным выцветшим коврам. Будь этот дом ее, за пару недель его можно было бы преобразить. Все это старье выбросить. Вместо побелки — светлые обои, которые сразу бы согрели комнаты и придали бы им уют. Купить хорошую мягкую мебель. А в прихожую — большой ковер золотисто-охровых тонов…

Мария снова вздохнула и отправилась на кухню.

Несколько дней назад, надумав сварить на зиму варенье, она купила на рынке полведра айвы — зеленой и очень твердой. Теперь она отлежалась, стала мягче. Погоды нет — самое время заняться вареньем.

Она поточила нож и, мурлыча старую мелодию Джо Дассена, стала очищать плоды от кожицы. Затем вырезала сердцевины, нарезала айву дольками, положила их в кастрюлю и залила кипятком, чтобы проварить.