Мастерская человеков - [5]

Ориноко спокойно и деловито сказал:

— Мы послали за ним третьего нашего товарища, Кнупфа. Вы его еще не знаете. Он тоже заинтересовался этим делом, и когда мы отправляли вас домой, мы попросили Кнупфа последить за воскрешенным — ведь нельзя же выпускать из виду такого человека… Это бывает не каждый день. Что касается Кнупфа, то он коечто понимает в этих делах. Он недавно сам убил шесть человек, и вопросы воскрешения людей и человекоделания его весьма интересуют.

Латун неопределенно улыбнулся. Улыбка на его лице выглядела странно. В его чертах не было ничего особенно сурового, но что-то в корне отрицало улыбку. Улыбка так же не вязалась с лицом Латуна, как, скажем, она была бы неожиданна у кошки, у лошади или другого животного.

Минут через десять в дверь постучались.

— Это Кнупф, — сказал Ориноко.

— Неужели так скоро? — спросил Латун.

— Да, он человек быстрый и решительный.

Действительно, это был Кнупф. Он вошел, держа за рукав, как полицейский арестованного, оживленного мертвеца. В позе Кнупфа и в его сдвинутых бровях было что-то суровое, но и крепкое в то же время-та же деловитость, которая отличала и его товарищей — Ориноко и Камилла.

Это были подходящие парни. Латун подумал, что подобрались именно те, кто нужны ему для столь трудного дела. Суровая и в то же время внимательная работоспособность и решительность юношей настраивала и его самого на деловой лад. Он старался попадать в тон своим помощникам.

— Ну, что? — обратился он к приведенному Кнупфом человеку. — Как вы себя чувствуете?

Оживленный мертвец прежде всего не мог оправиться от изумления при виде совершенно здорового Латуна, который еще так недавно лежал с разбитым черепом. Он ничего не мог сказать. Он стоял с открытым ртом, и в глазах его была та муть, какая отличает восприятие редкого и невиданного.

— Я ничего не понимаю, — сказал он, вздохнув и оправившись. — Или я с ума сошел, или происходит чтото чрезвычайно странное. Я был убит. Вы меня оживили. Затем я сделал несомненную ошибку, ударив вас дубиной. Да, я признаю свою ошибку. Сознаюсь, это был весьма поспешный акт. Но, согласитесь, я имел право на эту оплошность. Ведь очень неприятно быть убитым во второй раз. Как вы полагаете? Я ведь не знал, почему вы кинулись на меня опять с ножом. Но по дороге этот гражданин (он указал на Кнупфа) мне объяснил все. Кстати, — добавил он, — что вы меня держите за рукав? Я не убегу никуда. Я начинаю разбираться в обстановке…

Он оглянулся, подумал, вздохнул и сказал, обращаясь к Латуну, причем лицо его приняло выражение пациента, больничного просителя:

— Дорогой гражданин, вы сделали для меня много, но я не могу поворачивать голову влево. Вы явно неправильно приладили ее. Когда у вас будет свободное время, пожалуйста, исправьте этот дефект. А теперь разрешите поблагодарить вас за возвращение мне жизни, отнятой отвратительными мерзавцами-погромщиками.

— Ладно, ладно, — хмуро сказал Ориноко, не любивший торжественных сцен. — Бросьте эти благодарности, всю эту чепуху. Не в этом дело. Предстоит много работы.

Инициативный, как и его товарищи, он достал из кармана свернутую тетрадку и обратился к оживленному:

— Расскажите, как вас убивали, а я запишу.

Латун одобрительно молчал.

— Вам это нужно? — спросил оживленный мертвец.

— Да. Нужно. Очевидно, не вы первый были убиты. Однако вы являетесь первым, кто подвергся такой удачной воскресительной операции. Человечество ждет такого рассказа тысячелетия. Правда, были случаи, когда люди бежали от смерти, казавшейся неминуемой. Например, недострелянные притворялись убитыми, а потом, оставленные в поле, спасались. И так далее. Их рассказы обычно бывают довольно содержательными, нo, конечно, им трудно верить. Они большей частью врут, как охотники и как всякие люди, переживающие необычное. Некоторые врут даже незаметно для себя, то есть врут и искренне думают, что именно так было. Воображение дорисовывает и приукрашивает случившееся. Вы же вряд ли успели приукрасить. Поэтому интересно послушать голую, настоящую правду. Рассказывайте скорее.

Кнупф отпустил наконец рукав приведенного, и последнему, ввиду явной его слабости, вызванной необычными переживаниями, дали единственный стул, с которого поднялся Латун.

Капелов (фамилия оживленного) сел, задумался и вдруг зарыдал очень искренне и горячо. Латун и трое юношей прогуливались по комнате.

Капелов рыдал, свесив голову и поворачивая ее вправо — влево она не поворачивалась. Слезы струями текли на его грудь и колени.

— Ах, мерзавцы, — вырывалось из его искривленного страданием, прыгающего от рыданий рта. — Вы не можете иметь представления о том, какие это мерзавцы. Я рыдаю от жалости к себе. О, что приходится переживать убитому, то есть убиваемому человеку…

Камилл подал Капелову стакан воды и вытер его лицо губкой, лежащей на столе.

— Успокойтесь, — довольно ласково сказал он; — Вы должны понять, что трагизма нет больше в этом деле. Ну, вас убили, а вы все-таки живете. Еще раз убьют — вторично будете оживлены. Вы присутствуете при величайшем на земле открытии, благодаря которому смерть будет регулирована, как многое другое.