Мастерица варить кашу - [5]

Клементьев. Откуда же вы приобрели такие убеждения? Говорили с кем-нибудь, умным и развитым и честным человеком?

Надя. Честных людей много на свете, Платон Алексеич. Случается и мне говорить с ними. А из ученых и образованных, кому же, кроме вас, охота заниматься мною? Смотрела, как живут люди.

Клементьев. В самом деле, какую глупость я сказал. Будто правильный взгляд на жизнь почерпается из книг. Будто позаимствуешься им из разговоров с учеными!

Надя. Хорошо вам так отзываться о книгах и об ученых, Платон Алексеич, — вам приелось все это. А нам, бедным, как полезно было бы хоть немножко того, чем вы пренебрегаете! И видим мы все кругом себя, и будто правильно понимаем свое положение, — а смотрим, смотрим, думаем, думаем, — я ничего не можем разобрать, и ничего не придумаем. Я говорю не о себе, — моя жизнь лучше многих, — я говорю вообще. Да вот, например, когда вы пришли, я сижу, шью, а сама что думаю? Пробежали мимо окна три мальчика, — один сирота, у другого отец пьяница, у третьего отец больной, а семейство — полна изба; я и задумалась: что-то будет с вами, три мальчика? Кому из вас вором стать, кому с голоду умереть? А будет ли кому и пожить, как следует человеку…

Клементьев. Народ не может придумать, — и мы, ученые, ничего не можем… Ничего… (с опущенною головою).

Надя. Вы должны. Это ваша обязанность.

Клементьев. Может быть и придумали бы. Может быть, и придумали. Это так. Это мы только говорим в оправдание народу, будто виновато наше незнание. Знаем, что нужно. Задача не мудрая. Давно все известно. Но что мы будем делать, что мы можем сделать, когда народ не хочет того, что…

Явление 9

Те же, входит Румянцев.

Румянцев держит себя так, как будто бы Нади не было тут. Она для него существо совершенно индиферентное, как для бесполой пчелы другая пчела, хотя бы бесполая, хоть бы трутень или царица все равно, вероятно, существа бесполые.

Румянцев. Андрей Дементьич извиняются перед вами, Платон Алексеич, в том, что Агнеса Ростиславовна изволила долго задержать себя и его вместе с собою над видом реки и кормлением рыбок, в ней плавающих, и они, то есть Андрей Дементьич, приказали мне занимать вас, чтобы вам не было скучно одним. Вы изволите помнить меня, или забыли, Платон Алексеич? В последнем случае буду иметь удовольствие представить себя.

Клементьев. Не трудитесь. Я помню, кажется, помню даже ваше имя и отчество, — Иван Саввич, так?

Румянцев. Точно так-с. Покорно благодарю. Позволите сесть, Платон Алексеич?

Клементьев. Сделайте одолжение (молчание).

Румянцев. Я хотел посоветоваться с вами, Платон Алексеич.

Клементьев. Слушаю вас.

Румянцев. Позвольте попросить вас посмотреть, как я одет, — не правда ли, хорошо-с? (Показывает ему все части своего туалета.) Вот сюртук-с (или "вот пальто" — если он в пальто, — и в остальном также можно переменить. Все равно что бы там ни было на Румянцеве) (подносит полу). Хороший-с. Вот жилетка (расстегивает верхние пуговицы, чтобы лучше было выпятить вперед на показ). Тоже хорошая-с. Теперь, с вашего позволения, панталоны-с (приподымает колено и оттягивая брюки от сапога) и панталоны очень хорошие-с. Возьмите наконец и сапоги-с (подымает ступню, даже вставая, чтобы удобнее вывернуть ногу). Все как следует, и каблуки-с (подвертывает подошву вверх) — о галстухе даже нечего и говорить, потому что это самая первая вещь в молодом человек (вытягивает концы галстука). Это уже всякий понимает, должно быть хорошо. (Садится.) Словом одежда хорошая-с, вы согласитесь. Теперь, позвольте же спросить вашего мнения: для чего я так одеваюсь? — Потому что это стоит денег. Другие молодые люди щеголяют для девиц и барышень; это резон-с; я согласен. Но мне для чего же? Как я должен объяснить себе это?

Клементьев. Вы не думаете о том, чтобы нравиться девицам и барышням?

Румянцев. Не имею этого желания.

Клементьев. Когда так, то я не знаю, для чего же вы так щеголяете.

Румянцев. Для того, чтобы не отстать от других.

Клементьев. Что ж, и это хороший резон.

Румянцев. Так вы одобряете Платон Алексеич?

Клементьев. Совершенно.

Румянцев. Я очень благодарен, Платон Алексеич, за то, что вы были так добры и, рассмотревши все, успокоили меня (молчит. По некотором молчании.) Платон Алексеич, позвольте мне утрудить вас еще одним вопросом.

Клементьев. Не утруждайте, если он о туалете, потому что я не знаток в модах.

Румянцев. Нет-с; это больше касается до нравственности. Вот-с, я имел удовольствие объяснить вам, что не подвержен желанию нравиться девицам. Позвольте узнать: почему же не подвержен?

Клементьев. Я не могу судить об этом.

Румянцев. Позвольте же мне изложить это яснее. Вот-с, если вы изволите посмотреть на Надежду Всеволодовну, ее лицо понравится вам, и всякому понра…

Надя (вставая). Иван Саввич, я не люблю, чтобы занимались мною (уходит).

Румянцев (продолжая, без малейшей перемены). И всякому понравится, а мне теперь на нее ли смотреть, на кого ли из девиц или барышень все равно-с: никакого чувства не производит это и не нахожу нисколько интереса, и если бы, как вы, может, быть, подумали, это было от воли божией, как бывают некоторые от рождения или теряют впоследствии. В таком случае не о чем спрашивать. Но если вы посмотрите на меня, то увидите, что я создан богом вполне как следует и не приобрел никаких потерь, и не только не имею недостатков по наружности, но даже и могу чувствовать. Потому и затруднительно понять, отчего же, когда человек совершенно одарен, и даже может чувствовать, почему же не чувствует?