Мастера русского стихотворного перевода. Том 2 - [18]

        Он взлетел — и сел над ней.

От печали я очнулся и невольно усмехнулся,

Видя важность этой птицы, жившей долгие года.

«Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, —

Я промолвил, — но скажи мне: в царстве тьмы, где Ночь всегда,

Как ты звался, гордый Ворон, там, где Ночь царит всегда?»

        Ворон крикнул: «Никогда».

Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало,

Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.

Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,

Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь когда

Сел над дверью говорящий без запинки, без труда

        Ворон с кличкой: «Никогда».

И, взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,

Точно всю он душу вылил в этом слове «никогда»,

И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он;

Я шепнул: «Друзья сокрылись вот уж многие года,

Завтра он меня покинет, как Надежды, навсегда».

        Ворон каркнул: «Никогда».

Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной,

«Верно, был он, — я подумал, — у того, чья жизнь — Беда,

У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье

Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда

В песне вылилось — о счастье, что, погибнув навсегда,

        Вновь не вспыхнет никогда».

Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,

Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,

И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной

Отдался душой мятежной: «Это — Ворон, Ворон, да.

Но о чем твердит зловещий этим черным „Никогда“,

        Страшным криком „Никогда“».

Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,

Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,

И, с печалью запоздалой, головой своей усталой

Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:

«Я один, на бархат алый та, кого любил всегда,

        Не прильнет уж никогда».

Но, постой, вокруг темнеет, и как будто кто-то веет,

То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?

В миг неясный упоенья я вскричал: «Прости, мученье!

Это бог послал забвенье о Леноре навсегда,

Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!»

     Каркнул Ворон: «Никогда».

И вскричал я в скорби страстной: «Птица ты иль дух ужасный,

Искусителем ли послан иль грозой прибит сюда, —

Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,

В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!

О, скажи, найду ль забвенье, я молю, скажи, когда?»

        Каркнул Ворон: «Никогда».

«Ты пророк, — вскричал я, — вещий! Птица ты иль дух зловещий,

Этим Небом, что над нами, — богом, скрытым навсегда, —

Заклинаю, умоляя, мне сказать: в пределах рая

Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,

Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?»

        Каркнул Ворон: «Никогда».

И воскликнул я, вставая: «Прочь отсюда, птица злая!

Ты из царства тьмы и бури, — уходи опять туда,

Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,

Удались же, дух упорный! Быть хочу — один всегда!

Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь — всегда!»

        Каркнул Ворон: «Никогда».

И сидит, сидит зловещий, Ворон черный, Ворон вещий,

С бюста бледного Паллады не умчится никуда.

Он глядит, уединенный, точно демон полусонный,

Свет струится, тень ложится, на полу дрожит всегда,

И душа моя из тени, что волнуется всегда,

        Не восстанет — никогда!

1894

510. Аннабель-Ли

Это было давно, это было давно,

    В королевстве приморской земли:

Там жила и цвела та, что звалась всегда,

    Называлася Аннабель-Ли.

Я любил, был любим, мы любили вдвоем,

    Только этим мы жить и могли.

И, любовью дыша, были оба детьми

    В королевстве приморской земли.

Но любили мы больше, чем любят в любви,

    Я и нежная Аннабель-Ли.

И, взирая на нас, серафимы небес

    Той любви нам простить не могли.

Оттого и случилось когда-то давно,

    В королевстве приморской земли:

С неба ветер повеял холодный из туч,

    Он повеял на Аннабель-Ли;

И родные толпою печальной сошлись

    И ее от меня унесли,

Чтоб навеки ее положить в саркофаг,

    В королевстве приморской земли.

Половины такого блаженства узнать

    Серафимы в раю не могли, —

Оттого и случилось (как ведомо всем

    В королевстве приморской земли):

Ветер ночью повеял холодный из туч

    И убил мою Аннабель-Ли.

Но, любя, мы любили сильней и полней

    Тех, что старости бремя несли,

    Тех, что мудростью нас превзошли, —

И ни ангелы неба, ни демоны тьмы

    Разлучить никогда не могли,

Не могли разлучить мою душу с душой

    Обольстительной Аннабель-Ли.

И всегда луч луны навевает мне сны

    О пленительной Аннабель-Ли;

    И зажжется ль звезда, вижу очи всегда

Обольстительной Аннабель-Ли;

И в мерцаньи ночей я всё с ней, я всё с ней,

С незабвенной — с невестой — с любовью моей —

    Рядом с ней распростерт я вдали,

    В саркофаге приморской земли.

1894

511. Улялюм

Небеса были серого цвета,

    Были сухи и скорбны листы,

    Были сжаты и смяты листы.

За огнем отгоревшего лета

    Ночь пришла, сон глухой черноты,

Близ туманного озера Обер,

    Там, где сходятся ведьмы на пир,

    Где лесной заколдованный мир,

Возле дымного озера Обер,

    В зачарованной области Вир.

Там однажды, в аллее Титанов,

    Я с моею Душою блуждал,

    Я с Психеей, с Душою блуждал.

В эти дни трепетанья вулканов

    Я сердечным огнем побеждал,

    Я спешил, я горел, я блистал, —

Точно серные токи на Яник,