Мастера русского стихотворного перевода. Том 1 - [55]

Снова скорбь на рамена;

Отверзаю снова вежды:

Смерть, исполненна надежды,

Лишь была бы послана.

За преступных умирая,

Со креста благословляя,

Ты к ним руки простирал.

Устранюся ли я смерти?

Удостой лишь их простерта,

Дабы в них я прямо пал.

<1819>

П. А. Катенин

Данте

125. Уголин

Подъял уста сей грешник исступленный

От страшных яств, утер их по власам

Главы, им в тыл зубами уязвленной,

И начал так: «Ты хочешь, чтоб я сам

Скорбь растравил, несноснейшее бремя

Душе моей, и сердцу, и уму;

Но коль слова мои должны быть семя,

И плод их — срам злодею моему,

И речь и плач услышишь в то же время.

Не знаю я, кто ты, ни почему

Достиг сюда; звук слов внимая стройный,

Флоренции, я мню, ты гражданин;

Так знай: мой враг епископ недостойный

Рогер, а я несчастный Уголин.

И вот за что сосед я здесь злодею:

Изменою пристав к моим врагам,

Он предал им меня с семьей моею,

И смертию казнен я после там;

Но смерть ничто, когда правдивой вести

Ты не слыхал о том, как умер я;

Узнав о всем, суди — я прав ли в мести.

Сквозь тесных окн темницы моея

(Ее по мне зовут темницей глада,

В ней многих был несчастных слышен стон)

Уж зрелся мне, затворников отрада,

Свет дня, как вдруг мне злой приснился сон:

Судьба моя в нем вся открылась взору.

Приснилось мне, что он расставил сеть

И волка гнал с волчатами на гору,

Претящую от Пизы Лукку зреть.

Псы тощие, сообщники злодея,

Служа ему, гналися за зверьми,

И вскоре, сил для бега не имея,

Им пойманы в сетях отец с детьми;

Набегли псы и, гладом свирепея,

Терзали их зубами и ногтьми.

Испуганный предвестьем страшным неба,

Я слышу, встав, детей моих сквозь сна:

Все плачут, все на пищу просят хлеба…

Жесток же ты, когда и мысль одна

Про скорбь мою тебя не вводит в слезы!

О чем же ввек заплакать можешь ты?

Меж тем приспел обычный час трапезы;

И все, боясь мной виденной мечты,

Мы ждали яств — и слышим стук: железы

Звучат внизу, темничной башни дверь

Вдруг заперлась; я на детей невольно

Взглянул, без слов, недвижим, как теперь;

Не плакал я, но сердцу было больно.

Меньшой из них заплакал и вскричал:

„Что страшно так глядишь на нас, родитель?“

Ни слова я ему не отвечал,

Молчал весь день, всю ночь, доколь обитель

Наутро нам луч солнца осветил.

При свете том, взглянув на дверь темницы

И на детей, моих не стало сил:

Глад исказил прекрасные их лицы,

И руки я, отчаян, укусил.

Сыны же, мня, что глад я свой руками

Хочу питать, все встали, подошли:

„Родитель наш! — сказали, — лучше нами

Насыться; ты сей плотью от земли

Одел нас, ты и снимешь: мы согласны“.

Я смолк опять, и дети-сироты

Два дни, как я, сидели все безгласны:

Сыра земля! не расступилась ты!

Четвертый день мы наконец встречаем;

Мой старший сын упал к моим ногам,

Вскричав: „Отец! дай помощь, умираем…“

И умер с тем. Как зришь меня, так сам

По одному, я зрел, и все другие

Попадали; ослепнув, я блуждал

Три дни по ним, будил тела драгие

И мертвых их три ночи призывал.

Потом и сам я слег между сынами».

Так кончил он, и в бешенстве корысть,

Главу врага, вновь ухватив зубами,

Как алчный пес, стал крепкий череп грызть.

1817

126. Ад

Из песни I

Путь жизненный пройдя до половины,

Опомнился я вдруг в лесу густом,

Уже с прямой в нем сбившися тропины.

Есть что сказать о диком лесе том:

Как в нем трудна дорога и опасна,

Робеет дух при помысле одном,

И малым чем смерть более ужасна.

Что к благу мне снискал я в нем, что зрел —

Всё расскажу, и повесть не напрасна.

Не знаю сам, как я войти успел, —

Так сильно сон клонил меня глубокой,

Что истого пути не усмотрел.

Но у горы подножия высокой,

Где бедственной юдоли сей конец,

Томившей дух боязнию жестокой, —

Взглянул я вверх: и на холме венец

Сиял лучей бессмертного светила,

Вожатая заблудшихся сердец.

Тут начала слабеть испуга сила,

Залегшего души во глубине,

Доколе ночь ее глухая тьмила;

И как пловец, чуть дышащий, но вне

Опасности, взор с брега обращает

К ярящейся пожрать его волне, —

Так дух мой (он еще изнемогает)

Озрелся вспять на поприще взглянуть,

Которым жив никто не протекает.

Усталому дав телу отдохнуть,

Пошел я вновь, одной ноге другою

Творя подпор и облегчая путь.

1828

Винченцо Филикайя

127. Сонет

Италия! Италия! Зачем

Тебя судьба ущедрила красою?

Сей вредный дар неразлучим с тобою,

И корень он твоим несчастьям всем.

Будь менее прекрасна ты собою

Иль более сильна владеть мечем,

Чтоб не пылал к тебе любви огнем,

Чтоб не губил пришлец тебя войною.

Не зрел бы я с Альпийских гор тогда

Сходящих войск и хищного соседа

В кровавом По пиющие стада;

Врагов твоих я не нашел бы слéда,

И налагать не смели бы всегда

Нам равных уз разбитье и победа.

1822

Лодовико Ариосто 128. Октавы из «Бешеного Роланда»

Из песни I

Красавица — как роза молодая,

Доколь она, родимых честь садов,

В них кроется, беспечно почивая,

Сбережена от стад и пастухов;

Лелеет ветр, заря поит росою,

Любима всем, и небом и землею,

И спор у дев: кому ее сорвать,

Чьи волосы, чью грудь ей украшать.

Но чуть ее сорвут с куста родного

И сломят стебль, иная ей чреда:

Любви людей, благих небес покрова

И всех даров лишилась навсегда.

Так девице назначен труд прилежный:

Как свет очей, как жизнь беречь свой нежный

Цветок; не то при всей красе она

Влюбленным всем постыла и скучна.

Из песни XXIII

Цветущий лес, луга, ручей прохладный,

Пещера, где, роскошствуя в тени