Мастера мозаики - [4]

— А вот и синьор Валерио! — крикнул с высоты подмастерье Бартоломео — он увидел через просвет в куполе, что к ступеням Пьяцетты[13] подплыла гондола.

Немного погодя в собор вошел и сам Валерио в сопровождении своих помощников. Он легко нес большую корзину с образчиками смальты и звучным, свежим голосом напевал любовную Песенку, без всякого почтения к священному месту.

Но вот он заметил отца, тотчас умолк и обнажил голову; затем с решительным видом подошел к нему и поцеловал — спокойно и чистосердечно, как человек с незапятнанной совестью.

Дзуккато поразили и его манера держаться, и веселое, открытое выражение лица. Валерио был одним из самых красивых юношей Венеции.

Ростом он был ниже брата, зато стройнее и сильнее. На первый взгляд казалось, что в прекрасных чертах юноши отражаются лишь его веселый нрав, отвага, искренность. И надо было внимательно приглядеться, чтобы заметить в его больших синих глазах вдохновенный огонь, который часто прятался под простодушной беспечностью, но не угасал от легкой усталости, а только чуть затуманивался. И этот мягкий блеск придавал еще больше прелести его красивому лицу и какую-то кротость его смелому, ясному взгляду. Он одевался с большим изяществом и задавал тон самым блестящим синьорам республики. Знакомства с ним всегда искали и синьоры и дамы — он искусно делал наброски всяких украшений, и мастера выполняли под его руководством рисунки для вышивок золотом и серебром по роскошнейшим тканям. Бархатный берет, отороченный греческим орнаментом в стиле Валерио Дзуккато, бахрома, сделанная по его модели, кайма на суконном плаще, вышитом шелками всяких оттенков, цветы и листья во вкусе его византийских мозаик — все это было в глазах дамы из высшего общества или знатного щеголя предметом первой необходимости. Таким образом, Валерио получал много денег за эти безделки, которые с удовольствием мастерил, отдыхая от трудов и забав. Занимался он этим в своей маленькой мастерской в предместье Сан-Филиппо, под покровом некоторой тайны, в которую были посвящены не все. Его привлекательная внешность, хорошие манеры, дружба с богатыми патрициями, вечно толпившимися в его мастерской, и с веселыми подмастерьями, — словом, все неизбежно толкало его к рассеянному образу жизни; но деятельная натура и неизменное стремление всегда вовремя выполнить любую порученную работу не позволяли ему вести разгульную жизнь, которая загубила бы его талант.

Нежная и нерушимая дружба связывала братьев. И сейчас им удалось общими усилиями сломить притворное недовольство отца. Они приказали поставить две лестницы по обе стороны той, по которой старик решился вскарабкаться, и стали подниматься, заботливо поддерживая отца. Так они довели его чуть ли не до последнего настила лесов. Тинторетто же, старый, но еще крепкий, привык превращать в мастерскую обширные своды собора, и он легко поднялся вслед за ними. Ему хотелось увидеть своими глазами, как удивится Себастьяно.

Чувство религиозного ужаса, вначале охватившее старика, сменилось невольным восхищением, когда, добравшись до уровня высоких фигур, видневшихся на переднем плане, он вдруг заметил завершенные куски обширной чудесной мозаичной композиции. Тут — успенье святой девы, сделанное по картине Сальвьяти; а вот и святой Марк Тициана. Он огромен, он восседает на лунном серпе, как в ладье, и словно возносится в светозарные небеса — так и кажется, будто видишь этот взлет. Гирлянда цветов украшает центральную часть свода, ее поддерживают прелестные крылатые дети, а над всеми этими мастерскими творениями — видение святого Иоанна: осужденные грешники низвергаются в ад, а праведники в белых одеждах, на белых скакунах теряются в нежных лучах света и сияющей мгле купола, будто стаи лебедей в розовой утренней дымке.

Дзуккато все еще пытался побороть в себе восхищенное чувство, приписывая волнующее впечатление волшебной игре света и тени, преображающей предметы, удачному расположению и внушительному размеру фигур. Но, когда Тинторетто подвел его поближе к гирлянде и старик рассмотрел ее до мельчайших подробностей, ему пришлось втайне признаться, что он никогда и не думал о том, какого совершенства может достичь искусство мозаики, и что изображение ангелов, парящих среди гирлянд, может поспорить и по цвету и по форме с полотнами величайших мастеров живописи.

Но старик, скупой на похвалы, не желавший выказывать, какое удовлетворение испытывает он в глубине души, твердил, что все это плоды точного копирования и прилежного труда.

— Вся честь, — говорил он, — принадлежит мастеру живописи, создавшему наброски-модели для всех этих групп и нарисовавшему детали орнаментов.

— Отец, — возразил с гордым смирением Франческо, — сделайте милость, дозвольте показать вам эскизы мастеров, — быть может, вы поставите нам в заслугу если не создание, то хотя бы понимание наших моделей и довольно искусное их воплощение.

— Мне бы хотелось, — заметил Тинторетто, — чтобы мои наброски к Апокалипсису[14] доказали, что Франческо и Валерио Дзуккато талантливые живописцы, в отличие от их собратьев.

Старику тут же принесли на суд множество образцов, и он убедился в том, с каким искусством работали его сыновья, воплощая в мозаике великие произведения живописи, как изящны и чисты линии их собственных рисунков и что сами они создают чудесные краски лишь по беглому указанию художника. Брат уговорил Валерио признаться, что он сам — творец немалого числа фигур, и Валерио в свою очередь раскрыл тайну Франческо, указав отцу на двух прекрасных архангелов, летящих навстречу друг другу. Один из них, окутанный зеленым покрывалом, был его собственным созданием; другой, в бирюзовом одеянии, — созданием Франческо; задумана и выполнена мозаика была без помощи живописца.