Мастер Захариус был подлинно величествен в своем бреду, уносившем его к познанию последних тайн бесконечности. Жеранда, внезапно остановившаяся на пороге мастерской, слышала все. Она бросилась к отцу, и он судорожно сжал ее в своих объятьях.
— Что с тобой, моя девочка? — проговорил мастер Захариус.
— Если бы здесь была только одна пружина, — сказала Жеранда и приложила руку к сердцу, — то я б не смогла вас так любить, отец!
Старик внимательно посмотрел на дочь и ничего не ответил.
Внезапно он вскрикнул, схватился за грудь и упал, бездыханный, в старое кожаное кресло.
— Что с вами, отец?
— На помощь! Схоластика! — закричал Обер.
Служанка не откликнулась. На улице кто-то дубасил в дверь, и старушка пошла открывать. Когда она вернулась в мастерскую, то не успела и рта раскрыть, как мастер Захариус, придя в себя, заговорил:
— Бьюсь об заклад, моя старая Схоластика! Ты принесла еще одни чертовы часы, которые остановились!
— Боже, сущая правда! — проговорила старушка, передавая их Оберу.
— Сердце не обманет! — вздохнул Захариус.
Тем временем ученик старательно завел часы, но нет, они не шли.
Бедняжка Жеранда не представляла бы, как жить дальше, если бы не тайные думы об Обере, который связывал ее с миром.
Старый часовщик тем временем мало-помалу угасал. Его мрачные мысли сводились к мономании, и земная жизнь, казалось, уступала место сверхъестественному существованию. К тому же злонамеренные соперники подняли дьявольский шум, распространяя худую молву о работах Захариуса.
Необъяснимые неисправности в часовых механизмах произвели громадное впечатление на женевских мастеров. Что означала внезапная остановка всех систем колес и откуда эта странная взаимосвязь с жизнью Захариуса? Существовала какая-то загадка, подступиться к ней без тайного ужаса было невозможно. В разных городских сословиях, от ремесленников до господ, не нашлось никого, кто бы не судачил о необычности происшедшего. Пытались добраться до самого мастера, но тщетно. Только его тяжелая болезнь и постоянное попечение дочери позволили избежать навязчивых визитов, грозивших перерасти в постоянные жалобы и упреки.
Всякого рода врачеватели были бессильны перед болезнью. Иногда казалось, что сердце старика остановилось, но потом его удары с лихорадочной беспорядочностью возобновлялись снова.
Издавна существовал обычай — произведения часовых мастеров оценивать всенародно. Главы различных корпораций искали случая отличиться совершенством и новизной своих изделий. Вот отчего здоровье мастера Захариуса вызывало такое бурное сострадание, но, увы, весьма корыстное. Конкуренты, все меньше опасаясь его соперничества, жалели старика со все большим удовольствием. Они постоянно вспоминали об успехах мастера, о его великолепных часах с движущимися фигурами, о восхитительных механизмах с боем, высоко ценившихся в Германии, Франции и Швейцарии.
Между тем благодаря неусыпным заботам Жеранды и Обера здоровье Захариуса, казалось, немного окрепло. В душевном спокойствии, обретаемом с выздоровлением, мысли, прежде его поглощавшие, постепенно отступали. С тех пор как он смог передвигаться, Жеранда стала выводить отца на улицу, куда тут же сбегались недовольные клиенты. Обер теперь жил в мастерской, где безуспешно пытался справиться с неподатливыми механизмами. Бедный юноша! Случившееся было выше его понимания. Он хватался за голову, опасаясь, чтобы и его разум тоже не помутился.
Жеранда сопровождала отца в прогулках по городу. Старик передвигался, опираясь на руку дочери, и так они добирались до Святого Антония, откуда открывался великолепный вид на озеро и холм Колони. Иногда ясным утром на горизонте внезапно вырастали мощные вершины горы Бюэ. Жеранда произносила названия всех этих мест, почти забытые ее отцом, память которого, казалось, была утрачена навсегда. Старик испытывал удовольствие малого дитяти, впервые постигающего мир, ибо прежние воспоминания словно заблудились в его голове. Так и шли они, отец и дочь, поддерживая друг друга, и две копны волос — седая и золотистая — сливались с солнечным лучом.
Наконец старый часовщик заметил, что на этом свете он не один. Любуясь своей прелестной дочерью и глядя на себя, старого и немощного, он вдруг подумал: ведь после его кончины бедняжка останется совсем одна. Пора и осмотреться вокруг… Немало молодых женевских ремесленников уже оказывали Жеранде знаки внимания, но никто не был допущен в святая святых — уединенное убежище часовщика. Вполне естественно, что в моменты просветления выбор Захариуса останавливался на Обере. Однажды, ухватившись за эту мысль, он отметил, что молодые люди воспитывались в одних и тех же традициях, в той же вере, и даже биение двух этих молодых сердец показалось ему изохронным[2].Так он и выразился при Схоластике. Служанка, в совершенном восхищении от слова, смысл которого был ей не вполне ясен, поклялась своей небесной покровительнице, что не пройдет и четверти часа, как весь город узнает об этой новости. Мастер Захариус с трудом успокоил старушку, уговорив сохранять полное молчание.
Однако без всякого ведома Жеранды и Обера по городу уже шла молва об их будущем союзе. Случалось, что среди гомона и пересудов толпы вдруг слышался какой-то странный смешок и невесть чей голос произносил:
