Мастер Лабиринта - [64]

Я провёл длинную линию пальцем по стене, уверенный, что останется отпечаток - как оставались следы в моей келье.

Но здесь чужое место, оно с трудом принимает, что я даю. Прикосновения мало.

У меня есть нож.

Нож, которым я резал несуществующую паутину. Её следы на моих руках светятся золотым.

Я провёл лезвием по пальцам, преодолевая инстинкт самосохранения - словно прорывая мембрану. На подушечках открылись остро-больные порезы, капающие кровью сквозь рассечённую кожу.

Сжав пальцы пучком, я провёл по шершавой коралловой стене широкую длинную линию, вкладывая в неё всё, что переполняло меня.

Успев за миг до того, как чувство ясности потускнело, а нанниты перекрыли кровотечение, затягивая порез.

Прямая длинная линия. Великолепная. Идеальная. Неразрушимая.

Могущество вытекло из меня через эту линию, через мою кровь. Не в никуда, но куда-то вверх, на другой, ещё плохо осознаваемый уровень. Впиталось в стену лабиринта и в лабиринт.

Один долгий миг я чувствую целостность спутанности: он - живая роза, ушная раковина, моллюск на дне океана, вечно внимательный радар и изгибы внутри собачьего носа. Мозг. Парсеки данных, свёрнутых в тугой кокон.

Ощущение единства с лабиринтом погасло, но осталось чувство связи. Порезанные пальцы болели. Морщась, я сполоснул их в воде, вымывая из ранок коралловые крошки.

Сидя в воде на корточках, опустошённый, как после многих часов рисования, я любовался восхитительной влажно-рыжей линией, которую обрамляли чужие непонятные слова, всё ещё тёмно-мерцающие. Это самое прекрасное, что я когда-либо видел. Самое восхитительное. Самое настоящее.

- Константин? - Слабо позвал я. Звук фальшив по сравнению с тем, на что глядят мои глаза, сам процесс «слышать» кажется уродливым. Но я должен позвать поэта, мне нужен свидетель. Мне нужен зритель.

Свидетель овеществляет.

- Костя? Проснись. Посмотри. Посмотри на это.

Он не отзывался. Я ждал ещё недолго. Ждал, запоминая, впитывая в себя вид этой линии... впитывая свои чувства. Пока они совсем не поблёкли.

- Константин, ты должен тоже...

Я обернулся, и слова застряли в горле.

Он лежал так, как я его оставил. Лицом в тёмной воде. Коричнево макушкой вверх.

Это галлюцинация.

Это - очередная галлюцинация. Я видел, как его разорвал паук. Я многое видел, что неправда. А теперь - это. Это тоже неправда. Неправда, нет, мне кажется. Может быть, я даже сплю. Это не может быть...

Поэт лежал лицом в воде, и он давно не дышал.

Тяжёлый и мокрый, с холодной кожей. Я упал на колени и толкнул его всем телом, переворачивая. Вскрикнул, когда что-то острое попало на раненые пальцы. Попытался его приподнять, но это было так тяжело... Я тормошил Константина, всё - как в замедленной съёмке.

Его зубы оказались накрепко сжаты. Я пытался разомкнуть ему челюсть, чтобы вылить воду. Используя железку, которой он рисовал, как рычаг. Хрустнул отлетевший зуб. Я услышал, как бормочу извинения.

Я извинялся, переворачивая его на бок и вытряхивая льющуюся и льющуюся изо рта воду. Извинялся, когда бил его по спине. И когда тянул туда, где суше.

И только вталкивая в его лёгкие воздух, прижимаясь ртом к холодному рту, смог замолчать.

Я никогда ни с кем не целовался.

Глупая мысль. Идиотская.

Первые губы, к которым я коснулся, были губами мертвеца. Я знал, что у меня не получится. Ненавидел себя за это знание. За желание сдаться.

Я не умею реанимировать. Нас учат только в теории. Зачем третьему кругу такое? Нам нельзя ни мёртвых, ни живых трогать.

Сейчас всё, что я читал, напрочь вылетело из моей головы. Надо было проверить дыхательные пути..., Атхена, я забыл это... Я сунул порезанные пальцы ему в рот - и отдёрнул, перепугавшись касания к холодному и влажному. Всхлипнул и заставил сделать это ещё раз... что-то гладкое застряло у него в горле. Я достал и выбросил.

Вновь выдыхал в рот поэта - пока моя грудная клетка не начала разрываться от боли. Нажимал ему на грудь - но, кажется, это даже не район сердца. Я не знаю. Я не разбираюсь в этом. Я не знаю, не знаю, не знаю. Меня никогда не учили...

Я прекратил, когда больше не мог сделать ни вдоха в его рот, ни удара в его сердце. Руки болели. Горло. Трахея. И я задыхался.

Константин смотрел вверх, на его ресницах блестели капли. Я не мог закрыть ему глаза. Пусть смотрит.

Он хотел отказаться от конкурса, был готов уступить мне место. А я привёл его в Лабиринт. И перешагнул через него, когда он захлёбывался водой.

Я не мог ничего больше сделать. И не делал.

Сидел над телом человека, которого мысленно уже звал другом, и рыдал.

Я виноват в его смерти. Он доверился, он просил не оставлять его одного. Ведь он чувствовал, что его ум уносит - и поэтому он просил остаться с ним. Присмотреть за ним. А я отключился. Всемогущий я.

Его смерть - на моей совести.

Не просто на совести. На моих руках. Я убил его. Для меня это - конец. Конец учёбы у Мастера, шанса убраться из Атхен. Конец статуса. Не потому, что кто-то узнает - нет, поэтому тоже, поэтому тоже - но из-за того, что я сам так чувствую. Я потерял дэ. Я потерял всё, всё что можно. Эгоистичные мысли. Мне стыдно за них - но Константин уже мёртв, и я думал о себе. О том, что я касался мертвеца. Руками, и ртом. И о том, что я не спас его. И о том, что моя кровь - у него на губах.