Мастер игры в го - [5]

Я сделал десяток снимков. Чтобы не рисковать, я открыл затвор и действовал ладонью, как научил фотограф. Мне хотелось сделать снимки с разных сторон, однако атмосфера благоговения не позволяла бесцеремонно расхаживать вокруг тела, и я фотографировал с одного места.

На присланных из Камакура фотографиях моя жена написала на обороте фирменного пакета: «Только что получила из мастерской. Конверт не открывала. Тебе нужно зайти четвертого в пять часов в канцелярию храма насчет праздника».

Приближался весенний праздник сэцубун[10], и на церемонию разбрасывания бобов в храме Хачимана в Цуругаока на роль «старейшин» были приглашены камакурские литераторы.

Первое, что мне бросилось в глаза, едва я распечатал пакет, было лицо покойного мастера. Снимки получились хорошие.

Мастер казался на них спящим, и в то же время ощущался покой смерти.

Я фотографировал слегка присев, на уровне живота покойного, поэтому мастер был виден снизу наискось.

Знаком смерти было отсутствие подушки — из-за этого лицо хранило выражение глубокой скорби, которое подчеркивалось выступавшим подбородком и слегка приоткрытым ртом. Мощный нос казался настолько большим, что становилось немного не по себе. От складок закрытых век до погруженного в густую тень лба — все передавало ощущение скорби.

Свет от окна с полуоткрытыми ставнями падал на покойного с изножья, свисавшая с потолка лампочка также освещала нижнюю часть лица, изголовье было опущено, поэтому лоб находился в тени. Свет падал от подбородка на щеки и выступающие части лица: запавшие веки, надбровья, переносицу.

Присмотревшись, я заметил, что нижняя губа была в тени, а верхняя — освещена. Между ними лежала густая тень рта, в котором поблескивал один из верхних зубов. В коротко постриженных усах виднелись седые волоски. На правой, дальней, щеке были две большие родинки, от них падали тени. Получилась даже тень от набухшей вены на виске. Темный лоб пересекала поперечная морщина. В одном месте свет падал на стриженные ежиком волосы. Волосы у мастера были жесткие.

7

На правой щеке у него были две большие родинки, и волоски правой брови на снимке выглядели очень длинными. Их концы изгибались дугой и почти достигали линии смыкания век. И длинные волоски бровей, и большие родинки придавали мертвому лицу скорбное выражение.

Увидев эти длинные волоски в бровях, я с грустью вспомнил, как 16 января, за два дня до смерти мастера, мы с женой зашли проведать его в гостиницу «Урокоя». Его супруга обратилась ко мне, но сначала, как бы извиняясь, взглянула на мастера.

— Да, вот еще что… Я хотела сказать при встрече… Вы помните насчет брови?.. — Она еще раз взглянула на мастера, словно прося разрешения продолжить. — Это было двенадцатого числа. Было довольно тепло. Мы как раз собирались в Атами, он хотел побриться, и мы пригласили нашего парикмахера. Тот брил его на веранде, на солнце, и вдруг муж говорит: «Уважаемый! В левой брови у меня есть длинный волосок, говорят, знак долголетия. Вы уж его не трогайте». Так он сказал. А парикмахер отвел ладони от его лица и говорит: «Как же, как же, волосок на месте. У сэнсэя волосок счастья. Сэнсэй будет долго жить. Не беспокойтесь, все на месте».

А муж посмотрел на меня и говорит: «Про этот волосок господин Ураками даже в газете написал. У Ураками острый глаз, он замечает такие мелочи. Правда? Пока он не заметил этот волосок, я о нем и не подозревал». Вот так и сказал. И знаете, даже настроение поднялось.

Пока его жена говорила, мастер как всегда молчал, лишь тень пробежала по его лицу, словно от пролетевшей птицы. Мне стало неловко. Я и представить себе не мог, что мастер умрет через два дня после разговора о длинном волоске, который парикмахер пощадил как знак долголетия.

Конечно, не бог весть какое событие — заметить длинный волосок в брови у старика и написать об этом. Но писал я в очень трудный момент, когда казалось, что даже какой-то волосок способен повлиять на ход событий. В Хаконэ в гостинице «Нарая» я написал следующий репортаж[11]:

«Старого мастера Сюсая сопровождает жена, она постоянно находится с ним в гостинице. Жена Отакэ то и дело ездит из Хаконэ в Хирацука, где у нее трое детей. Старшему из них шесть лет. Больно смотреть со стороны, как страдают эти женщины. Их переживания были особенно приметны 10 августа, когда мастер играл впервые после болезни.

Жены мастера обычно рядом с ним во время игры нет, но в этот день она сидела в соседней комнате и внимательно за ним следила. На доску она ни разу не взглянула.

Жена Отакэ тоже не появляется в зале, где идет игра, но спокойно дождаться перерыва она не в силах. Она то стоит, то ходит по коридору, наконец, не выдержав, заглядывает к организаторам матча.

— Отакэ еще думает?

— Да… положение очень трудное…

— Я знаю… И к тому же он не спал.

Отакэ промучился всю ночь, пытаясь решить, допустимо ли играть с мастером, который еще не оправился после болезни. Всю ночь глаз не сомкнул, а утром все-таки пришел на игру.

В 12.30, когда партию следует отложить, — ход черных. Прошло полтора часа, а хода все нет. Об обеде никто не вспоминает. Госпожа Отакэ, конечно, не может усидеть в своей комнате. Она тоже провела бессонную ночь.