"Мастер и Маргарита". Гимн демонизму? Либо Евангелие беззаветной веры - [46]

Левий встал и ответил:

— Нет, я не хочу.

— Почему? — темнея лицом, спросил прокуратор, — я тебе неприятен, ты меня боишься?

Та же плохая улыбка исказила лицо Левия, и он сказал:

— Нет, потому что ты будешь меня бояться. Тебе не очень-то легко будет смотреть мне в глаза после того, как ты его убил».

Последние строчки текста Левия задели Пилата за живое, и, откликаясь на их правду, чтобы хоть отчасти восполнить потерю, часть вины за которую лежала на нём по его трусости, Пилат предложил Левию условия, в которых тот мог бы запечатлеть в писании всё, что услышал от Иешуа. Но Левий горделиво отказался и при этом солгал снова. Он хотел войти в историю как один-единственный верный ученик Иешуа, что однозначно ясно из его мечтаний о том, как он убил бы Иешуа, упреждая мучительную казнь, если бы у него своевременно оказался нож. Левий знал, что Пилат и Иешуа разговаривали, но не знал, что именно сказал Иешуа Пилату, и как Пилат воспринял сказанное и переданное ему в обоюдно понятом их взаимном молчании [145]; он по своему личному опыту знал, что слова и умолчания Иешуа производят на людей неизгладимое впечатление, и видел, что Пилату уже не безразлично то учение, что нёс Иешуа. А поскольку Левий писал и не только то, что говорил Иешуа, и знал об этом хотя бы на бессознательных уровнях своей психики, то прими он предложение Пилата стать его книгохранителем — он не смог бы впредь бесконтрольно вкладывать своё понимание жизни в уста ушедшего в мир иной Иешуа: Пилат бы был ему как минимум укором, а как максимум — мог бы и воспрепятствовать его графоманстсву от имени Иешуа.

Левий боялся Пилата не как римского наместника — в этом качестве он ему сдерзил, пообещав зарезать Иуду, но и то сдерзил только после того, как понял, что находится в безопасности, что Пилат его отпускает. Предложение стать книгохранителем Пилата Левий отверг потому, что боялся Пилата в качестве возможного истинного последователя Иешуа.

Во что бы то ни стало желая войти в историю в качестве единственного, преданнейшего и вернейшего ученика Иешуа, Левий воспользовался поводом неблаговидной причастности Пилата к судьбе Иешуа и, чтобы выглядеть лучше, чем был на самом деле, отвергнув предложение Пилата, приписал тому напраслиной страхи в отношении себя самого.

Для Пилата это тоже был не лёгкий разговор:

«— Молчи — ответил Пилат, — возьми денег.

Левий отрицательно покачал головой, а прокуратор продолжал:

— Ты, я знаю, считаешь себя учеником Иешуа, но я тебе скажу, что ты не усвоил ничего из того, чему он тебя учил. Ибо если б это было так, ты обязательно взял бы у меня что-нибудь. Имей в виду, что он перед смертью сказал, что он никого не винит, — Пилат значительно поднял палец, лицо Пилата дергалось. — И сам он непременно взял бы что-нибудь. Ты жесток, а тот жестоким не был. (…)»

Левию возразить было нечего: правда-истина в этом разговоре осталась за Пилатом, который всё же воспринял нечто значимое для себя из беседы с Иешуа, в которую превратилось разбирательство дела бродячего философа.

В “Мастере и Маргарите” есть ещё одно явление “Левия”, которое вызывает недоумение некоторых комментаторов романа:

«— Ба! — воскликнул Воланд, с насмешкой глядя на вошедшего. — Менее всего можно было ожидать тебя здесь! Ты с чем пожаловал, незваный гость?

— Я к тебе, дух зла и повелитель теней, — ответил вошедший, исподлобья недружелюбно глядя на Воланда.

— Если ты ко мне, то почему же ты не поздоровался со мной, бывший сборщик податей? — заговорил Воланд сурово.

— Потому что я не хочу, чтобы ты здравствовал, — ответил дерзко вошедший.

— Но тебе придётся примириться с этим, — возразил Воланд, и усмешка искривила его рот, — не успел ты появиться на крыше, как уже сразу отвесил нелепость, и я тебе скажу в чём она — в твоих интонациях. Ты произнёс свои слова так, как будто ты не признаёшь теней, а также и зла. Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: что бы делало твоё добро, если бы не существовало зла (выделено нами при цитировании: ни Воланд, ни “Левий” не видят самодостаточного Добра, которое не нуждается во зле, чтобы проявляться на его фоне), и как бы выглядела земля, если бы с неё исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей. Вот тень от моей шпаги. Но бывают тени от деревьев и от животных. Не хочешь ли ты ободрать весь Земной шар, снеся с него все деревья и всё живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом? (выделено нами при цитировании: это продолжение темы самодостаточности Добра, и Воланд показывает, что есть злодеи покруче самого Сатаны).

— Я не буду спорить с тобой, старый софист, — ответил Левий Матвей.

— Ты и не можешь со мной спорить по той причине, о которой я уже упомянул: ты глуп, — ответил Воланд и спросил: — Ну, говори кратко, не утомляя меня, зачем появился?

— Он прислал меня.

— Что ж он велел передать тебе, раб?

— Я не раб, — всё более озлобляясь, ответил Левий Матфей, — я его ученик.

— Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда, — отозвался Воланд, — но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются. Итак…

— Он прочитал сочинение мастера, — заговорил Левий Матвей, — и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем. Неужели тебе трудно это сделать, дух зла?