Мастер Гамбс и Маргарита - [11]

Кроме указанных и общеизвестных примет, в нашем распоряжении имеются уже знакомые специфические — ильфопетровские — приемы адостроения: примус, над стонущим огнем которого склоняется Пряхин, и "самоварный дым", наполняющий сгорающий дом (пользуемся случаем обратить внимание читателя на математическую точность выбора эпитета: соотносись действительное описание пожара с пожарной действительностью, эпитет "самоварный" применительно к догорающему зданию выглядел бы идиотским; в своем же истинном значении — портативного ада — самовар вскрывает подлинный смысл происходящего). В адской перспективе объяснима и борьба обитателей "Вороньей слободки" с летчиком Севрюговым: это борьба исчадий ада с ангелом ("А не летай, не летай! Человек ходить должен, а не летать. Ходить должен, ходить" — Н.Пряхин). Васисуалий Лоханкин, напротив, есть объект не ангелологии, но социологии — в этом А.Белинков прав, но социология, в данном случае, выводится из демонологии. В самом деле, вернемся к сути конфликта: Лоханкин В.А., несмотря на многочисленные предупреждения, в том числе и письменные, упорно отказывался гасить свет, тот именно СВЕТ, который "и во тьме светит, и тьма не объяла его". То есть, Васисуалий Лоханкин, говоря простыми словами, есть луч света в темном царстве, и трагедия его — трагедия не ренегата собственного класса (и в этом А.Белинков не прав), а трагедия интеллигента-просветителя, в сходных выражениях описанная и Б.Пастернаком:

А сзади в зареве легенд

Дурак, герой, интеллигент

Горел во славу темной силы,

Что потихоньку по углам

Сама его же поносила

За подвиг...

Ср. из монолога Васисуалия: "А я думаю, что, может, так надо. Быть может, я выйду из пламени преобразившимся, а?".

Сколь не ошеломляющи наши разоблачения, нераскрытым остался Пожар. В самом деле, если Ад есть исходная модель "Вороньей слободки", пожару в ней места нет — в аду пламя не гаснет.

Откуда же прилетела та искра, из которой возгорелась "Воронья слободка"?

Восстание ткачей

Руководствуясь эпиграфом к "Золотому теленку"— "Переходя улицу, осмотрись по сторонам", осмотримся по сторонам. Какую улицу мы переходим? Лимонный переулок. Цитрусовые нам уже попадались

— это апельсины, те самые, которые катили бочками братья Карамазовы. Так значит — "Братья Карамазовы"? Один из героев этого романа — помещик Максимов — как будто действительно переселился в "Воронью слободку" и образ Васисуалия. А остальные откуда? А пожар? Похоже на то, что у братьев столько же общего с квартирой №3, сколько у сыновей лейтенанта Шмидта друг с другом. И все-таки Лимонный переулок нас не обманул: и пожаром, и бочкотарой водила одна рука, рука Федора Достоевского. Та рука, которая написала и роман "Братья Карамазовы", и роман "Бесы". Да, "Бесы", одни только "Бесы" способны объяснить нравы обитателей "Вороньей слободки" и страшный ее конец.

То, что Никита Пряхин — бес, ясно из текста "Золотого теленка", но почему беса зовут Никита Пряхин, рассказать могут только "Бесы". Так вот, в поисках за генезисом непростого образа Пряхина, мы, минуя несложный образ Толкаченко, сразу устремляемся к его прототипу — Петру Никитичу Ткачеву, шестидесятнику-радикалу, изучателю простонародного быта. Бывший камергер Митрич обязан своим камергерством исключительно писателю Кармазинову, квартировавшему в доме своей сестры — жены камергера. Другому писателю — Ф.М.Достоевскому — он обязан своей неразлучной дружбой с Никитой Пряхиным: неискоренимая тяга консервативного идиотизма ("не наши") к радикальному социализму ("наши") — основная политическая идея романа "Бесы". Сплотившая же бывшего придворного и бывшего дворника совместная работа ("Давай, давай, Никитушко! За разговорами до свету не справимся") должна напомнить о том, что "Бесов" и "Золотого теленка" связывают не только большой пожар, но и большая порка. У Достоевского порют шпигулинских пролетариев, у Ильфа и Петрова новая жизнь диктует свои суровые законы: порют интеллигента. Но подождем обвинять революцию, Лоханкин выпорот все теми же силами — царскими сатрапами (князь и камергер) и их дворней (бывший дворник). Сохранена и другая общность: виновники обеих порок — фон Лембке и Птибурдуков — одинаково незлобивы и выпиливают лобзиком (один — железную дорогу, другой — нужник). Даже Варваре есть место — это Варвара Петровна Ставрогина, которая, как и ее преемница, имеет возможность содержать и содержит бездельника-интеллектуала. В свете указания на то, что Варвара Петровна была сухопара до чрезвычайности, не следует понимать буквально большую белую грудь Варвары Лоханкиной-Птибурдуковой, она — грудь — не более, чем метафора, раскрытая Ильфом все в тех же записных книжках: "Мне нужен покровитель с сосцами, полными молоком и медом". Итак, Васисуалий Андреевич Лоханкин есть никто иной как Степан Трофимович Верховенский.

Интеллигенция и революция

Кроме моментов биографического сходства (интеллектуал — либерал — приживал — хранитель традиций), подчеркнем совпадения чисто фабульные: подобно Верховенскому-отцу, порвавшему со своей покровительницей из-за сложной марьяжной ситуации, Васисуалий остается без кормилицы, а затем, в результате пожара, и без крова. Верховенский, правда, ушел из вполне целого дома, но и его уходу предшествовал городской пожар, учиненный местными (скотопригоньевскими) бесами. Постранствовав по округе, прозревший Верховенский возвращается к генеральше и Евангелию. Внятно пародируя духовное воскресение Степана Трофимовича, Лоханкин на пороге Варвариного дома сообщает: "Спасти успел я только одеяло и книгу спас любимую притом!".