Масонство и русская интеллигенция - [5]

Пред этой задачей относительными показаться могут самые «консервативные» установки, способные превратиться в начало революционное, противленческое, бунтарское, если они противопоставляются, как нечто абсолютное, основной задаче Российского Целого: быть и остаться Третьим Римом.

Совсем, конечно, не обязательно, чтобы именно под этим лозунгом творился этот «консерватизм». Он может оставаться и никак не формулированным. Но именно он должен ОПРЕДЕЛИТЬ все поведение, и семьи, и общества, и государства — каждого отдельного элемента Российского Целого. Церковь не мыслится отдельно от государства, которое не мыслится, в свою очередь, раздельно от Царя, находящегося в таинственно-благодатной неотрывности от Церкви — и весь народ в целом обнимается началом служения Вере, в этом видя и задачу каждого отдельного человека, спасающего свою душу в этом святом общении и всего Русского Целого, милостью Божией превращенного в Православное Царство, хранящее веру во вселенной до Второго Пришествия Христова. Вот, что такое Историческая Россия».

Против подобного определения, что должно быть идейной основой истинного русского консерватизма — возражать не приходится. Но приходится возразить. против других, неточных формулировок автора. Упрек архим. Константина, который он адресует к русским историкам, что они отбросили в сторону «идеологический стержень нашего прошлого», в первую очередь, должен быть обращен не к историкам Петербургского периода, а к иерархам Православной Церкви, которые вспоминали об идее Третьего Рима во все время этого периода не чаще, чем историки.

V

Допетровская Русь — не была, конечно, Святой Русью, Святая Русь — это только идеал к которому стремилась допетровская Русь, которая не хотела быть ни прекрасной, ни богатой, ни сильной, а стремилась стать Святой Русью.

«Ни «Старая Англия», ни «Прекрасная Франция», ни «Ученая Германия», ни «Благородная Испания» — никто из христианских наций не пленился самым существенным призывом церкви, ни более, ни менее как именно к святости, свойству Божественному. А вот неученая, бедная, смиренная, грустная северная страна не обольстилась, гордыми и тщеславными эпитетами и вдруг дерзнула претендовать, если хотите, на сверхгордый эпитет «святой», посвятила себя сверхземному идеалу святости, отдала ему свое сердце. Психея нации захотела стать невестой Жениха Небесного, И этим выявила свое благородство и свое величие…» («Владимирский сборник», Белград).

«…русский человек ничего не знает выше христианства, да и представить не может. Он всю землю свою, всю общность, всю Россию назвал христианством, «крестьянством». Вникните в православие: это вовсе не одна только церковность и обрядность, это живое чувство, обратившееся у народа нашего в одну из тех основных живых сил, без которых не живут нации.» (Достоевский). Подобная оценка Достоевского не есть неумеренное преувеличение. Так же оценивают русский народ и европейские историки и философы, преодолевшие высокомерие европейского шовинизма.

Французский историк Леруа Болье пишет:

«Русский народ должен быть поставлен первым среди многих истинно христианских народов. Он христианин не только по своим обрядам, по своей внешности, чему он придает такое большое значение: без форм нет и сущности; он христианин по своему нутру, по своему духу. Евангельское золото в Церкви. В русском народе кроется дух христианства, такой нежный, такой особый, какой не встречается в других народах Европы».

Немец В. Шубарт пишет в «Европа и душа Востока»: «В противоположность прометеевскому человеку, русский обладает христианскими добродетелями в качестве постоянных национальных свойств.

Русские были христианами еще до обращения в христианство».

«Гармонический дух живет во всем древнейшем русском христианстве. Православная Церковь принципиально терпима. Она отрицает насильственное распространение своего учения и порабощение совести. Она меняет свое поведение только со времен Петра I, когда, подпав под главенство государства, она допустила ущемление им своих благородных принципов».

Москва всегда смотрела на Константинополь, как на крепость Православия среди латинского и басурманского моря. И взятие Византии турками глубоко потрясло всех жителей Московской Руси. «…с самого покорения Константинополя, — пишет Достоевский в «Дневнике Писателя» (1877 г.), весь огромный христианский Восток невольно и вдруг обратил свой молящий взгляд на далекую Россию, только что вышедшую тогда из своего татарского рабства, и как бы предугадал в ней будущее ее могущество, свой будущий всеединящий центр себе во спасение. Россия же немедленно и не колеблясь приняла знамя Востока и поставила царьградского двуглавого орла выше своего древнего герба и тем как бы приняла обязательство перед всем православием; хранить его и все народы, его исповедующие, от конечной гибели. В то же время и весь русский народ совершенно подтвердил новое назначение России и царя своего в грядущих судьбах всего Восточного мира.

С тех пор главное, излюбленное наименование царя своего народа твердо и неуклонно поставил и до сих пор видит в слове: «православный», «Царь православный». Назвав так царя своего, он как бы признал в наименовании этом и назначение его, — назначение охранителя, единителя, а когда прогремит веление Божие, — и освободителя православия и всего христианства, его исповедующего, от мусульманского и западного еретичества».