Масонство и глобализм. Невидимая империя - [34]

Обвинения «храмовников», возглавлявшихся Великим магистром де Молэ, в богохульственном поклонении чудищу с рогами и женско-мужским торсом Бафомету, в попрании и оплевывании креста оцениваются масонской литературой как фальсификация, состряпанная французским королем Филиппом IV Красивым, который позарился на несметные богатства «храмовников» и погубил их из корысти. Показания сообщников де Молэ были вырваны под пытками и не могут быть приняты во внимание. Процесс над «храмовниками» длился с 1307 по 1314 год, и до сих пор историки не пришли к его однозначной оценке. Отметим лишь, что имя де Молэ и ныне почитаемое масонами, украшает названия престижных лож. Тем не менее в ряде закрытых масонских святилищ стоят статуэтки козлоподобного Бафомета с жезлом Гермеса в том месте, где находится детородный орган. Булгаков в «Мастере и Маргарите» не раз отталкивался от масонской символики и его шаржированный Бегемот-Кот смахивает на Бафомета.

Однако вернемся к имени, «имеющему значение Всего». Будучи «неизрекаемым», оно так и оставалось для Безухова нераскрытым. Возможны различные версии его толкования. Вспомним о доктрине «избранности»: те, кто происходит от «озаренных», обладают «лучезарными» свойствами, должны узнавать друг друга и объединяться, образуя всемирное братство «строителей храма». Они способны вести за собой человечество, ибо именно их ветвь будто бы способна порождать великих строителей, полководцев, мыслителей, финансистов, техников, и если продолжать нить далее — промышленников, представителей бизнеса.

Стоит ли исключать сатанинское происхождение их талантов? Теме «сатанизма» посвящено немало литературных произведений, в том числе и литераторов, принадлежавших к «братству». Гёте в 1780 году в Веймаре вступил в ложу «Амалия», считался в своей среде «озаренным». Некоторые постулаты масонства получили отражение в ряде его произведений, особенно в «Фаусте».

Гёте в то же время дорожил репутацией человека благонамеренного и не мог, разумеется, прямо излагать в «Фаусте» отрицательное к христианству кредо. Для близких он был «грек», «Антиной», сторонник античности. Но отрицание христианских догм все же отразилось в стихах, изданных много лет спустя после его смерти, хотя стихи и не предназначались для публикации (В своих венецианских эпиграммах, написанных в 1790 году и опубликованных полностью лишь в 1914 году, Гёте, в частности, писал: «Только четыре предмета мне гаже змеи ядовитой: дым табачный, клопы, запах чесночный и крест».[29]

Крест ему был столь антипатичен, что он не захотел даже назвать его, ограничившись графическим символом. Тем не менее многие сходные откровения присутствуют и в «Фаусте».

Весь сценарий испытаний, выпадающих на долю «ищущего» доктора Фауста, разрабатывается Мефистофелем. «Дух отрицания» пользуется особой симпатией господа Бога, и тот без колебаний вручает в его руки Фауста с предписанием:

…Ты можешь гнать,

Пока он жив, его по всем уступам.

Кто ищет — вынужден блуждать.

Он отдан под твою опеку!

И, если можешь, низведи

В такую бездну человека,

Чтоб он тащился позади.[30]

И это после высокой оценки доктора Фауста из тех же уст!

Мефистофель в свете отношения к Фаусту со стороны Всевышнего выглядит даже более заботливым и… человечным, если это применимо к дьяволу. Он терпеливо выполняет капризы и желания, идефикс ученого, дожидаясь, правда, фразы: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно», чтобы душа Фауста стала его добычей. Впрочем, сам Фауст своеобразно использует возвращенную ему чертом молодость. От его страсти гибнут родные Маргариты, ее ребенок, а затем и она сама. А во второй части «Фауста», которую многие не успели прочитать, Фауст вознамерился во чтобы то ни стало обладать Еленой Прекрасной из Трои. Ради удовлетворения этого каприза Мефистофель влезает в мозг мифического существа, способного соединять времена и совместить с гибелью Трои пагубные страсти Фауста. Тут уже не поймешь, кто кого тащит в бездну — Мефистофель Фауста или ученый черта. Впрочем, обычно зритель удовлетворяется сценическими версиями, сдобренными сентиментальными музыкальными версиями. Сам же смысл эксперимента с душой доктора Фауста, произведенного будто бы с согласия Всевышнего, как бы остается за рамками здравого смысла или за границами добра и зла. Впрочем, сама версия принадлежала предшественникам Гете, а в его обработке была уже четвертой или пятой…

Словом, понятно, почему Мефистофель отнюдь не считает себя злодеем. В свете финала работы Гёте, где Мефистофель так и не помешал переходу Фауста в рай, дьявол как бы оправдывает слова о том, что он «часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла».

Прислушаемся, однако, к философской мысли, которая развита несколько далее:

«Я — части часть, которая была

Когда-то всем и свет произвела.

Свет этот — порожденье тьмы ночной

И отнял место у нее самой».[31]

Сравним «неизрекаемое» имя, «имеющее значение Всего», и гётевскую «части часть, которая была когда-то всем и свет произвела», и мы будем близки к тому, чтобы отыскать «неизрекаемое имя», которое масоны высших степеней не захотели (и опасались) открыть простодушному христианину Пьеру Безухову.