Маски - [66]

Он – мудрый, а все же – больной.

Кто, какой!

Николаша? Профессор? Иль… – кто же?

Профессору – нет: не понравятся стены.

Скорее бы «это»? —

– И «это» —

– скрипучие ботики: шуба; усы хрусталями; огнец, – а не нос.

Снеговые вьюны рассыпалися; ясная пляска алмазных стрекоз и серебряных листьев ей пырснула в веко: кипела под веком.

– Так вот он какой?

Николаша?

Который из двух, или… трех, или…

– Путаюсь я!

Из глаз – жар; во рту – скорбь: от узрения всех обстоятельств; но в блеск электрический; блеск электрический: блеск золотых волосят.

А мехастая муфта, —

– направо —

– налево, —

– по воздуху!

Не думала: жизнь отдает без остатка: так все, совершенное ей, от нее отпадало, как сладкое яблоко с дерева; пользовалась не она, а – другие.

И – нет: —

– не любила она сердобольничать!

Нет же, —

– любила пылать!

И – согласием лобик разгладился:

– Буду сиделкою!

Тихо!

Старушка глаза опустила в пестрявенький коврик; блеснули очки очень строго; в дыханье – покой; а из глаз – золотистые слезы; и бабочка зимняя бархатцем карим порхала под лампою.

Нет!

Уверяла себя, что верна Николаше.

С мамусей прощаясь, мамусе она говорила какие-то трезвости, ластясь прищуром на все.

Домна Львовна вязала чулок:

– То-то будут жалеть на дворе; ты – любимочка ведь у собачек, мальчишек…

И —

– знала: —

– у «гулек»!.

____________________

– Мелькунья!

Старушка, качаясь, на кухню пошла, проводив Серафиму; а ложкой махала она Мелитише:

– Да, – мал малышеныш…

– Любуется, барыня, – солнышком, небом, котенком.

– Самую малость показывает, – Домна Львовна грозила ей ложкой своей, – от великого, что в ней творится!

– Уж, – иий… – Мелитиша отмахивалась. – Ее знаю: слова – пятачки; рассужденья – рубли…

– А сердечко – червонец, – ей ложкою в лоб Домна Львовна.

– Дарит свою милость; – прихныкивала Мелитиша, – а – как-с? Без огляду!

И бабочка каряя бархатцем —

– перемелькнула —

– под лампою.

____________________

Бурею ринулась в бурю.

В глазах – совершенство; во рту – милость миру; и белые веи на щечке огонь раздували; на муфту – звездинки.

Звездинка лизнула под носиком.

Снежные гущи посыпали пуще; и – нет – не видать; лишь блеснули и сгинули искры из искр – не глаза!

Да серебряной лютней морочила пырснь.

Саламандровый Барс

Выключатели щелкали; планиметрические коридоры бледнели; и блеск электрических лампочек злился.

Профессор —

– седатый, усатый, бровастый, брадастый —

– бродил коридорами.

Ждал Серафиму, вздираясь усами на блеск электрических лампочек.

Плечи прижались к ушам: одно выше другого; с лопаткою сросся большой головой; с поясницей – ногами; качался лопатками вместе с качанием лба; серебрел бородою; оглаживал бороду, с черных морщин отрясая блиставшие мысли.

А издали виделась комната: склянки, пробирки, анализы, записки; там – Плечепляткин; студент.

И оттуда дежурная фартучком белым мигнула; и – скрылась.

Туда оттопатывала.

Точно давно не имея пристанища, странствовал он, разлетаясь халатом, с которого оранжеватые, белые и терракото-карие пятна на кубовом и голубом разбросались.

Он думал о том, что открылось ему, как другому, и что, Как другому, себе самому пересказывал; глаз разгорался, как дальний костер из-за дыма.

А там —

– из палаты в палату, —

– став в пары, халаты прошли, предводимые Тер-Препопанцем, врачом, ординатором, дядькою, профиль Тиглавата-Палассера долу клонившим.

И – кто-то оттуда шептал; и – показывал:

– Он – стоголовою, брат, головою мозгует.

– Губою губернии пишет!

____________________

Он помнил, пропятяся носом, – что именно?

– Каппу, звезду? – нос, как муха, выюркивал.

– Математическую, – чорт, механику?

Нос уронил в земной пуп: вырастает из центра на точке поверхности!

– Сколько же было открытий?

– Одно?

– Или – два?

Он с отшибленной памятью, паветром схваченный, жил.

– Или ж, – нос закатил он в зенит, – наша память не оттиск сознания, а – результат, познавательный-с!

Нос говорил, как конец с бесконечностью, жары выпыхивая.

В бесконечности планиметрических стен саламандрою пестрой на фоне каемочки синей выблещивал.

Вдруг:

– Поздравляю вас!

Кто?

Пертопаткин.

– А что?

– Уезжаете?

– Это еще – в корне взять…

– Ах, оставьте, пожалуйста: следует, знаете ли, павианам иным показать, извините, пожалуйста, нечто под нос, и вы – мужественно показали; от всех – вам спасибо!

Кондратий Петрович вспотевшими пальцами руку горячую тискал; но кто-то взорал в отдалении:

– Не скальпируйте меня!

– Полюбуйтесь же, что происходит под игом тирана.

И – нет Пертопаткина: блеск электрических лампочек: шаг – громко щелкает.

____________________

Помнишь не то, что случалось, а то, что – случилось бы, носом, как цветик невидимый, нюхал.

Ресницы прищурил на блеск электрической лампочки; луч золотой, встав в ресницы его, распустил ясный хвост, как павлин; глаз открыл; и – павлин улетел из ресниц.

– Дело ясное, – он показал себе точечку в воздухе, – памятно то, чего не было

Целился носом на точечку.

– Воспоминание-с воспламененное в совесть сознания, – повесть!

И точечку взял двумя пальцами; точно пылинку, разглядывал.

– В корне взять: вспомнить – во всем измениться, чтоб косную память утратить!

| И точечку бросил, закинувши нос; точки – не было: перекрещение воображаемых линий она!