Маскарад - [41]

– О!

– А откуда ты знаешь, как выглядит госпожа Ягг? – сурово осведомилась матушка.

– Гм, по-моему, мы не вовремя, видишь, люди заняты, давай-ка пойдем, а?… – забормотала нянюшка.

– А оттуда, что она прислала мне свой портрет, – с этими словами Козлингер вытащил из кармана бумажник.

– Послушай, ну что мы людей по пустякам отвлекаем? – нянюшка уже изо всех сил тянула матушку за руку.

– Почему по пустякам? Мне, например, очень интересно, как выглядит настоящая Гита Ягг, – возразила матушка.

Выхватив сложенный листок из рук Козлингера, она внимательно изучила нянюшкин портрет.

– Ха! Ну да… Гита Ягг собственной персоной, – наконец ухмыльнулась матушка. – Ну как же, вылитая. Помню-помню, этот молодой художник целое лето проболтался у вас в Ланкре.

– Раньше я носила длинные волосы, – пробормотала нянюшка.

– Да-да, – кивнула матушка. – Честно говоря, не знала, что портретов было несколько.

– О, сама знаешь, как это бывает в молодости, – в голосе нянюшки прозвучала мечтательность. – Тебя рисуют, рисуют, рисуют, и так все лето напролет… – Она вдруг очнулась от сладких мечтаний. – Кстати, с тех пор я ничуточки не прибавила в весе. Все такая же стройная, – добавила она.

– Ага, только центр тяжести немножко сместился, – ядовито уточнила матушка, возвращая набросок Козлингеру. – Это действительно Гита Ягг, – подтвердила она. – Но только шестьдесят лет и несколько слоев одежды тому назад.

– То есть ты пытаешься меня убедить, что к Банановому Изумлению прилагается вот это?

– А ты сам-то пробовал Банановое Изумление?

– Господин Стригс, начальник печатного цеха, пробовал.

– Ну и как, изумился?

– Вполне. Зато как потом изумилась госпожа Стригс…

– Такое случается, – встряла нянюшка. – Хотя, наверное, я слегка переборщила с мускатным орехом.

Козлингер уставился на нее. Похоже, его уверенность несколько отступила под натиском неопровержимых доказательств. Одного вида улыбочки нянюшки Ягг было достаточно, чтобы поверить: эта женщина вполне может написать что-нибудь вроде «Радости Домовводства».

– Так эту книгу в самом деле написала ты? – спросил он.

– По памяти, – горделиво уточнила нянюшка.

– И сейчас она хотела бы получить причитающиеся ей по закону деньги, – вставила матушка.

Господина Козлингера передернуло, как будто он только что съел лимон и запил его уксусом.

– Но мы ведь вернули ей ее деньги, – осторожно произнес он.

– Вот видишь? – произнесла нянюшка упавшим голосом. – Я же говорила тебе, Эсме…

– Этого недостаточно, – наступала матушка.

– Вполне достаточно…

– Очень даже достаточно! – подхватил Козлингер.

– А я говорю, нет, – гнула свое матушка. – Она хочет долю с каждого проданного экземпляра.

– То есть вы хотите, чтобы я выплачивал вам роялти?

– Зачем мне какие-то рояли, что я с ними буду делать? – испугалась нянюшка [5].

– Закрой рот, – отрезала матушка. – Если что, возьмем роялями. Но лучше деньгами, господин Козлингер.

– А если я не соглашусь, что тогда? Матушка ответила разъяренным взглядом.

– Тогда мы уйдем и обдумаем наши дальнейшие действия.

– И это не пустая угроза, – честно предупредила нянюшка. – Есть много людей, которые потом горько пожалели, что дали Эсме возможность обдумать дальнейшие действия.

– Ну так возвращайтесь, как что-нибудь придумаете! – отрезал Козлингер. С этими словами он ринулся прочь. – Что за времена: авторы хотят, чтобы им платили, да где это видано…

Вскоре он исчез, затерявшись среди книжных кип.

– Э-э… как ты считаешь, переговоры прошли успешно? – произнесла нянюшка.

Матушка бросила взгляд на ближайший стол, на котором громоздились длинные листы бумаги, и повернулась к стоящему рядом гному, который до этого момента с интересом следил за ходом спора.

– Что это такое? – спросила она.

– Гранки для «Ещегодника». – Догадавшись по выражению матушкиного лица, что она ничего не поняла, гном пояснил: – Вроде как пробная книжка. Удостовериться, что все грамматические ошибки на месте.

Матушка взяла один лист.

– Гита, идем отсюда, – сказала она и направилась прочь.

– Слушай, Эсме, зачем нам неприятности, а? – затараторила нянюшка Ягг, торопясь вслед за матушкой. – В конце концов, это всего лишь деньги…

– Теперь уже нет, – покачала головой матушка. – Теперь это сведение счетов.

Господин Бадья взял скрипку. Она была разломана на две части, удерживаемые вместе лишь струнами. Одна из струн жалобно тренькнула.

– Ну кому все это могло понадобиться? – вздохнул он. – Вот скажи мне, Зальцелла, только честно… чем вообще отличается опера от сумасшедшего дома?

– Это вопрос с подвохом?

– Нет!

– Тогда скажу. У нас декорации лучше. Ага! Так я и думал…

Порывшись среди сломанных инструментов, он снова поднялся, сжимая в пальцах письмо.

– Хотите, чтобы я его вскрыл? – спросил он. – Адресовано вам.

Бадья прикрыл глаза.

– Вскрывай, – произнес он. – Сколько там восклицательных знаков?

– Пять.

– О.

Зальцелла передал Бадье письмо.

«Дорогой Бадья, – гласило оно. –

Уууууулюлюууу!

Ахахахахахахахаха!!!!!

Ваш навеки

Призрак Оперы».

– И что нам делать? – беспомощно спросил Бадья. – То он посылает вежливые записочки, то начинает записывать свой безумный хохот!

– Герр Трубельмахер отправил весь оркестр на поиски новых инструментов, – произнес Зальцелла.