Он коротко рассмеялся.
– Насколько мне известно, нет. Слава Богу!
– Вы хотите сказать… ваша мать…
– Состряпала всю эту сказку, – кивнул он головой. – Не правда ли, она была блестяща? Клянусь, ей надо было стать юристом. Помните, она сказала: «Вы слышали, мой сын признал»?.. Она была великолепна. Воистину венецианка до кончиков ногтей, которая так умело прядет свою фантастическую ложь, что все верят ей. Я сам почти поверил.
– Значит, вы никогда не знали еврейку по имени Даниэлла?
Он поколебался, но не дольше доли секунды.
– Я никогда не знал никакой еврейки. И я, конечно же, до встречи с вами не сделал ни одной женщине предложения выйти за меня замуж. Должен признать, что эта часть ее повествования была немного рискованной. Я удивлен, что Раф не поймал ее на этом.
– Но ведь именно Даниэлла была его матерью, – напомнила Фоска. – И он хотел верить, что она была добропорядочной девушкой.
– Уверен, она действительно была такой, – задумчиво проронил Алессандро. – Такие девушки, как она, не признаются своему любовнику в беременности, понимая, что они не пара друг другу.
Алессандро немножко подвинулся, чтобы уменьшить давление на раненую ногу.
– Эй, Гвидо! Знаете ли вы небольшую бухту в пяти милях ниже Местре, позади тех островов, где рыбаки вяжут свои сети?
– Да, синьор, знаю.
– Вот туда мы и направляемся. И прошу побыстрее.
– Слушаюсь, синьор, – весело сказал Гвидо. Алессандро снова поерзал.
– Ох, проклятая нога. Что это? – Он нагнулся и достал из-под скамьи карнавальную блеклую маску. Она отсвечивала в бледном свете луны как призрачная шелуха. Зловещая, с выдающимся вперед носом, выступающей верхней губой, бессмысленными черными глазами.
– Уверен, что там, куда мы едем, она нам не понадобится.
Он перебросил маску через борт гондолы в лагуну. Невесомая и белая, как клочок пены, она поплыла по волнам, и ветер сносил ее как опавший лист к мерцавшему в ночи городу, откуда она и появилась.
