Маскарад лжецов - [4]

— Я знаю, почему ты не желаешь, чтобы я погадала тебе на рунах. Чтобы не услышать, когда умрешь. Старики говорят, что хотят знать, а на самом деле не хотят. — Она покачалась взад-вперед, как годовалый ребенок. — Я сказала купцу, что он разорится, а его жена убежит с другим. Это правда, но ему не понравилось. Хозяин соврал, будто я пошутила, и велел мне нагадать ему другую судьбу, а я отказалась. Я не могу кривить душой, не то потеряю свой дар. Морриган истребил лжеца.

Значит, она гадалка. Хорошее дело, если умеешь убедить в своей правоте. Про некоторых предсказателей и не поймешь, верят ли они в собственное искусство. Считает ли она, что открыла купцу его истинную судьбу, или так возненавидела жирного борова, что назло предсказала ему дурное? Коли так, она поплатилась за свою дерзость и поплатится еще, если хозяин слишком много издержит в таверне, заглаживая обиду. Что ж, возможно, ей не жаль своей шкуры за удовольствие увидеть перекошенное лицо торговца. Вполне понятное чувство, не чуждое мне в ее лета. У меня вырвался смешок.

— Я на самом деле сказала ему правду, — яростно прошипела девочка. — И тебе скажу, тогда сам поймешь.

Ярость в ее голосе заставила меня вздрогнуть, однако голубые глаза оставались по-прежнему бесстрастны. Надо же было так сглупить! Дети не любят, когда над ними смеются. Разумеется, она обиделась.

— Я верю тебе, детка, просто не хочу, чтобы мне гадали. В мои годы будущее приближается столь стремительно, что нет нужды мчаться ему навстречу.

Что ж, пора вставать и уходить. Вправе ли я осуждать тех, кто ворожбою, врачеванием или иным колдовским искусством выманивает у глупцов деньги? Не я ли кормлюсь за счет людской легковерности? Однако платить за такое свои кровные — поищите кого другого. К тому же те, кто способен заглянуть в будущее, могут увидеть и прошлое — другой конец той же нити. Нет уж, пусть про меня знают только мое настоящее.

Тени удлинились. Ветер, и прежде прохладный, сделался пронизывающим. От свиньи остались только кости. Одни гуляющие разошлись по домам, другие, не слишком твердо стоящие на ногах, потянулись к лесу, чтобы продолжить веселье. Пора и мне складывать товар в заплечный мешок — сегодня покупателей уже не будет — и двигаться вместе с подвыпившей толпой в лес, где наверняка предстоит угощенье.

Девочка мне больше не попадалась. Ну что ж, христианский долг — накормить ближнего — выполнен, можно о ней и забыть. Однако память о ее взгляде не отпускала. Тревожило не то, что она смотрела на шрам, а скорее то, что она его словно не видела, как будто силилась заглянуть в душу.

Люди впереди шли по дороге, спотыкаясь о корни и камни. Один упал на четвереньки — пришлось его поднимать. Он хлопнул меня по спине и рыгнул, обдав лицо вонью хуже драконьих ветров. Да, подумалось мне, утром тут у многих будет болеть голова. Покуда мы с кем-то вместе поддерживали пьянчугу, решавшего, какую ногу переставить первой, что-то заставило меня обернуться. Лиц на таком расстоянии было не разобрать, но средь бурой, зеленой и алой пестроты выделялось белое пятнышко. Девочка стояла на краю луга и по-прежнему смотрела мне вслед. Ее пристальный взгляд тщился вспороть меня, обнажить нутро. Мною овладела беспричинная злость. Бедняжка не сделала мне ничего дурного, но, клянусь, если бы в этот миг хозяин вышел из таверны и задал ей новую трепку, ни капли сожаления не возникло бы в моей душе. Пусть плачет. Слезы — естественны. Слезы умеряют любопытство, замыкают его в себе.

И что же, спросите вы, это — начало? Неужто все сдвинулось из-за того, что девочку с ледяными глазами угостили куском пирога? Если день и выдался злополучным, то лишь для жирного купца. Вы правы: ограничься дело этим, не о чем было бы говорить. Однако кое-что случилось в тот же день неподалеку от Килмингтона в приморском городке Мелькомб. Несвязанные на первый взгляд события переплелись плотно, как уток и основа шелковой ткани. Нити тянутся в разных направлениях, но образуют единое целое. Основа ткани? Смерть некоего человека. Пусть будет Джон, ибо я не знаю его имени. Кто-то, может, и знал, да не проговорился, вот бедолагу и похоронили безымянным.

Джон рухнул посреди ярмарочной площади. Видели, как он зашатался и схватился за борт телеги. Все сочли его пьяным, поскольку с виду он был матрос, а, как известно, матросы на берегу пьют, пока не кончатся деньги и не придется снова наниматься на корабль. Джон согнулся пополам, надсадно кашляя; кровь брызнула изо рта на руки и на тележное колесо. Потом он осел на колени и упал ничком.

Стоявшие рядом бросились к нему и тут же отпрянули, давясь и зажимая нос. Смердело не как от немытого пьянчуги, а словно из отверстой могилы. Тем не менее самые стойкие все-таки приподняли его за руки и тут же уронили обратно — так страшно он закричал. Они мялись, не зная, чем тут можно помочь и стоит ли его трогать.

Хозяин повозки ткнул Джона башмаком, чтобы тот отполз от колеса, раз уж не желает вставать. Возчик был человек не злой, но торопился засветло попасть в соседнюю деревню. В воздухе пахло дождем, а по раскисшей дороге далеко не уедешь. Неровен час, телега застрянет, а станешь ее выталкивать — любой разбойник возьмет тебя голыми руками, ограбит, изобьет и бросит в канаву. Известно, сколько в лесу таких негодяев! Он снова толкнул Джона, пытаясь выкатить того из-под телеги. Возчик, как ни спешил, больного переезжать бы не стал.