Маска «Красная немочь» - [2]

Он сам придумал вышеописанное убранство комнат, затеяв этот большой бал, и сам наставлял всех относительно маскарадных костюмов. Много было тут странного, оригинального, поражавшего фантастичностью, блеском, остроумием, – вроде того, что было потом видно в «Гернани». Были фигуры, напоминавшие арабески, с причудливыми формами и придатками, были как бы извлеченные из грез сумасшедшего, были исполненные красоты или разгула, забавные и ужасные, было немало и внушавших некоторое отвращение. Все эти разнородные маски толпились в семи залах, точно рой сновидений, – сновидений, принимавших окраску от комнат, в которых они проходили, между тем как веселая музыка казалась отзвуком их шагов. Но раздавался бой часов, стоявших в черной, бархатной комнате, и все замирало; наступала полная тишина, среди которой проносился только один этот звук. Сновидения останавливались в оцепенении… Но, вот, последний удар и, вслед за ним, слышится уже полусдержанный, легкий смех. Музыка раздается снова, сновидения оживают и кружатся веселее прежнего, принимая свою окраску от комнат, ярко освещаемых пламенем треножников. Но ни одна маска не решается более проникать в самую западную из семи зал, потому что вечер проходит, и сквозь кровавые стекла льется еще более багровый свет; мрачная обивка стен навевает страх, и каждому, чья нога коснется черного, бархатного ковра, со стороны часов из черного дерева слышится глухой гул, более ощутимый для слуха, нежели весь веселый гомон, доносящийся из прочих зал.

А в прочих залах было тесно, и жизнь била там полным ключом. И веселье усиливалось, пока, наконец, часы не стали бить полночь. Музыка приостановилась, как и прежде; вальсеры замерли на месте, и уже испытанная всеми тревога снова охватила сердца. Но теперь ожидалось двенадцать ударов и потому, может быть, вследствие большей продолжительности боя, те, которые привыкли размышлять, призадумались теперь более. И потому тоже прежде, нежели прозвучал последний удар, многие успели заметить новую маску, которая не попадалась до тех пор на глаза никому. И когда весть об этом появлении разнеслась по залам, отовсюду поднялся ропот неудовольствия, осуждения, даже испуга, ужаса, отвращения…

Можно понять, что всякий обыкновенный костюм не мог бы произвести подобного впечатления среди толпы самых причудливых масок. По правде сказать, вольность костюмов доходила здесь до крайних пределов, но маска, о которой идет речь, «переиродила самого Ирода», позволив себе нечто, недопускаемое даже известным пренебрежением принца ко всякому декоруму. В душе каждого, самого беспутного человека, есть струны, до которых нельзя касаться безразлично. Даже для самых потерянных, глумящихся одинаково над жизнью и смертью, существуют вещи, над которыми глумиться нельзя. Все присутствующие почувствовали, по-видимому, что и костюм, и поведение новой маски были неостроумны и неприличны. Замаскированный был худощав, высок и завернут в саван; маска, закрывавшая ему лицо, до того хорошо подражала окоченелым чертам мертвеца, что разобрать подделку было трудно при самом точном исследовании. Все это можно было бы еще простить, если не одобрить, в виду общего безумного разгула, но замаскированный решился изобразить собою «Красную Немочь»: его одеяние было запятнано кровью, и на мертвом лице виднелся, местами, кровавый налет.

Когда принц Просперо увидел эту зловещую фигуру, расхаживавшую медленно и сурово среди толпы, как бы для поддержания своей роли, он содрогнулся от ужаса и отвращения, но скоро вспыхнул от гнева.

– Кто осмелился, – грозно спросил он придворных, стоявших возле него, – кто осмелился оскорблять нас такою кощунственной выходкой?… Схватите его и сорвите с него маску… чтобы знать, кого мы повесим завтра у себя на валу!

Принц проговорил это, стоя в восточной, голубой зале, но его слова раздались по всем семи покоям, потому что он был человек сильный и мужественный, а музыка смолкла по мановению его руки. Его окружала толпа побледневших придворных. В первую минуту, они двинулись к пришлецу, находившемуся неподалеку, но он сам подошел решительно и величаво к самому говорившему. И тогда, по невольному чувству страха, внушенному незнакомцем всему обществу, никто не решился наложить на него руки, так что он прошел, нетронутый никем, очень близко от самого принца; потом, когда решительно все, как по одному инстинкту, стали очищать ему дорогу, отступая от середины покоя к стенам, он проследовал, все тем же мерным и величественным шагом, из голубой залы в пурпуровую, из пурпуровой в зеленую, потом в оранжевую, белую и даже фиолетовую, прежде чем кто-нибудь решился остановить его. Но тут уже принц Просперо, вне себя от бешенства и стыдясь за свою минутную трусость, кинулся вперед через все шесть зал… Никто не осмелился последовать за ним. Он обнажил свой меч и подбежал шага на три до незнакомца, но тот, вступив уже в черную залу, остановился внезапно, оборотясь прямо к принцу. Раздался пронзительный крик… меч выпал из рук Просперо и сам он, через мгновение, упал мертвым на черный, бархатный ковер. Тогда в яром порыве отчаяния, несколько человек бросились в черную комнату и схватили замаскированного, стоявшего неподвижно под тенью часов из черного дерева, но отпрянули с ужасом, не ощутив ничего осязаемого под могильным саваном и маскою, изображавшею мертвеца…