Маска Цирцеи - [142]

Она прервала его с отчаянием в голосе:

— Тирелл переплыл пруд обновления три дня назад. Его разум состарится только к концу следующего столетия. Может быть, он… Может быть, он умирает?

— Да нет же! Нерина, пруд обновления всего лишь символ, и ты об этом знаешь.

— Да. Настоящее обновление происходит потом, когда ты помещаешь нас в машину.

— Вот именно, в машине. Если бы мы не применяли ее раз за разом, вы с Тиреллом уже давно стали бы беспомощны. Разум не бессмертен, Нерина, через некоторое время он уже не может выдержать бремени вековечной памяти. Он теряет гибкость, гаснет, придавленный старческим окостенением. Машина стирает разум, Нерина, подобно тому, как стирается информация из памяти компьютера. Потом мы возвращаем часть воспоминаний, вводим их в свежий, чистый разум, и в следующие сто лет он может развиваться и учиться.

— Все это я знаю…

— Эти новые воспоминания создают новую личность, Нерина.

— Как это «новую»? Ведь Тирелл всегда такой же, как прежде.

— Не совсем. С каждым столетием он немного меняется, потому что жизнь становится все лучше, а мир — все счастливее. В каждом столетии у него новый разум, освеженная личность Тирелла становится иной — она лучше приспособлена к новому веку, чем предыдущая. Твой разум возрождался трижды, Нерина. Ты тоже уже не такая, как в первый раз, хотя и не можешь этого помнить.

— Но… но что с ним такое?..

— Не знаю. Я говорил с Тиреллом. По-моему, произошло вот что: когда в конце столетия память стиралась, оставалась чистая, ничем не заполненная сеть нервных окончаний, и на этом фоне мы создавали нового Тирелла. Измененного очень немного, каждый раз лишь самую малость. Но мы делали это уже более двадцати раз, и теперь его разум, должно быть, совершенно иной, нежели двадцать веков назад. Кроме того…

— Какой иной?

— Не знаю. Мы предполагали, что после стирания памяти личность перестает существовать, но теперь я думаю, что она не исчезала, а была как бы погребена под новым содержанием. Она подавлялась и загонялась на такие глубокие уровни, что не могла проявиться. Так происходило век за веком, и теперь более двадцати личностей Тирелла, погребенных в его разуме, образуют настолько сложный агломерат, что он больше не может сохранять равновесие. В глубинах мозга воскресают его прежние личности.

— Но ведь Белый Христос никогда не был убийцей!

— Нет. Даже самая первая его личность, двадцативековой с лишним давности, должна была быть достаточно великой, чтобы обратить людей к миру во времена Антихриста. Но, видимо, на этом, если так можно выразиться, кладбище памяти, может произойти перемена. Эти погребенные личности, точнее, некоторые из них, могли измениться… могли стать просто плохими. А теперь они обрели голос.

Нерина повернулась к двери.

Монс продолжал:

— Мы еще должны убедиться в этом. Можно спасти Мессию, очистить его мозг, забраться с помощью зонда достаточно глубоко, чтобы изгнать злого духа… Мы можем спасти его и исцелить, но начинать нужно сейчас. Молись за него, Нерина.

Он послал ей беспокойный взгляд, повернулся и быстро ушел по коридору. Нерина стояла, не в силах собраться с мыслями. Потом, услышав тихий звук, подняла голову. В конце коридора неподвижно стояли два священника, два других закрывали коридор с другой стороны.

Открыв дверь, она вошла к Тиреллу.

Первое, что она увидела, был нож с пятнами крови на лезвии. Он по-прежнему лежал на столе. Лишь потом заметила она темную фигуру на фоне ослепительной голубизны неба.

— Тирелл… — неуверенно позвала девушка. Он повернулся.

— Нерина? О, Нерина!

Голос у него был прежний: мягкий и спокойный.

Она бросилась в его объятья.

— Я молился, — сказал Тирелл, положив голову ей на плечо. — Монс сказал мне… Я молился. Что я наделал?

— Ты Мессия, — уверенно произнесла она. — Ты избавил мир от зла, от Антихриста. Вот что ты сделал.

— Но остальное! Этот дьявол в моем мозгу! Это семя, которое росло там, укрытое от света божьего, во что оно теперь превратилось? Они говорят, что я УБИЛ!

После долгой паузы девушка спросила:

— А… ты этого не делал?

— Нет! — сказал он абсолютно уверенно. — Как бы я мог? Я, который более двух тысяч лет жил любовью! Я не мог причинить вред живому существу.

— Я знала, — сказала она. — Ты — Белый Христос.

— Белый Христос… — повторил Тирелл. — Не такого имени я хотел. Я же просто человек, Нерина, и никогда не был ничем большим. Но… кто-то спас меня, кто-то сохранил мне жизнь в Час Антихриста. И это был Бог. Это Его рука вмешалась тоща. Боже, помоги мне теперь.

Она крепко обнимала его, глядя поверх плеча в окно: ясное небо, зеленый луг, горы с вершинами в облаках. Бог был здесь, над этой голубизной, на всех мирах и в безднах между ними, и Бог означал мир и любовь.

— Он поможет тебе, — уверенно сказала она. — Он сопровождал тебя две тысячи лет назад и сейчас не покинул.

— Да… — прошептал Тирелл. — Монс ошибается. Эта дорога была… Я вспоминаю ее. Люди — как звери. Небо, пылающее живым огнем, и кровь… много крови. Более сотни лет, залитых кровью, которую люди-звери проливали в своих войнах…

Она вдруг почувствовала, как напряглось его тело, потом судорожно вздрогнуло и вновь замерло.