Маска Атрея - [2]

Том Моррис, механик-водитель Маллигрю, сбил замок на кузове грузовика. На лице его застыло озадаченное выражение — он никак не мог отойти после этого странного боя.

Маллигрю залез в кузов, перебравшись через труп молодого немца — тот отстреливался, пока они не изрешетили грузовик очередями. Внутри был один-единственный большой деревянный ящик, украшенный немецким орлом и свастикой. Маллигрю взял из танка кирку, подсунул под крышку ящика и, навалившись всем телом, оторвал доску. Отбросил ее и замер, не веря своим глазам.

Что за черт?

— Что там, Эндрю? — спросил Моррис. — Что ты видишь?

— Не знаю, — отозвался Маллигрю голосом, хриплым от замешательства, даже страха. — Не знаю. Дичь какая-то.

— В чем дело?

— Вызывай военную полицию, — сказал Маллигрю. — Сейчас же.

Так они и сделали. Однако, несмотря на ужас пережитого побоища и горе, накатившее, едва прошел первый шок, Маллигрю так и не вылез из грузовика. Он все еще стоял там, глядя словно завороженный, когда прибыл санитарный транспорт, чтобы забрать погибших.

Часть I СТАРЫЕ КОСТИ

Но мертвец невредим; изумишься ты сам, как увидишь:

Свеж он лежит, как росою умытый; нет следа от крови,

Члена не видно нечистого; язвы кругом затворились,

Сколько их ни было: много суровая медь нанесла их.

Так милосердуют боги о сыне твоем знаменитом.

Даже и мертвом: любезен он сердцу богов олимпийских...

Храбрый! Почти ты богов! над моим злополучием сжалься,

Вспомнив Пелея отца: несравненно я жалче Пелея!

Я испытую, чего на земле не испытывал смертный:

Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю![1]

Гомер «Илиада», Песнь 24

Глава 1

Наши дни

Высокий полный человек небрежно прислонился к дверному косяку.

— Знаете, мисс Миллер, вы просто потрясающая, — произнес он, растягивая слова. Глаза, как узкие щелочки на свином рыле, язык влажно мелькает между толстых приоткрытых губ.

— Знаю, — ответила Дебора.

Она была высокая — шесть футов и один дюйм — и выглядела так, словно смонтирована из обрезков трубы. Ее редко называли хорошенькой. Никогда не называли красавицей. И очень часто называли потрясающей. Когда-то она, наверное, была бы польщена. Давным-давно. Сегодня вечером, после нескольких недель подготовки и нескольких часов приклеенных улыбок и натужных разговоров, у нее не осталось сил любезничать даже с Харви Уэбстером, видным членом Лиги христианских бизнесменов Атланты и главой финансового совета музея. Время перевалило за полночь, и Деборе хотелось домой.

— Просто потрясающая, — повторил он, протягивая руку к ее бедру. Он походил на жабу: кожа каким-то образом одновременно бугрилась и провисала, словно шарик, наполовину наполненный водой и шлепающийся с боку на бок.

— Мистер Уэбстер, — Дебора посмотрела на руку в бурых пигментных пятнах, — не надо.

Он задержал руку в воздухе; затем, видимо, списав ее слова на кокетство, потянулся дальше.

Дебора отступила:

— Мистер Уэбстер, прошу вас...

Он сменил тактику.

— Я вовсе не хотел вас обидеть. — Улыбка стала шире дверного проема, который он по-прежнему загораживал. — Просто надеялся, что вы проведете для меня экскурсию — теперь, когда все разошлись по домам.

Улыбка на секунду застыла, и Дебора углядела прячущийся за ней расчет. Невероятно: шестидесятипятилетний мужчина — а самодовольства, как у двадцатилетнего качка. Самодовольства с примесью злобы.

— Личную экскурсию, — добавил он, выразительно ухмыляясь.

И так весь вечер. Дебора считала себя довольно сдержанной, но сейчас ее нервы были на пределе.

— В другой раз, мистер Уэбстер, — сказала она. — Когда будет светло и людно — и когда я куплю приличную электропогонялку.

Дебора усмехнулась, показывая, что шутит, но его улыбка все равно стала кисловатой.

— У вас ловкий язычок и умненький ротик, мисс Миллер.

— Спасибо, — отозвалась она, — хотя умненький у меня вовсе не ротик.

Уэбстер вздохнул и поднял толстые руки в знак капитуляции:

— Ладно-ладно. Еду домой.

— Осторожнее за рулем, — сказала Дебора и потихоньку отстранилась, когда он в последний раз попытался ее обнять.

— Я загляну к Ричарду на неделе, так что... до встречи.

Он попятился, по-прежнему глядя на нее и словно ожидая, что она передумает.

— Доброй ночи, мистер Уэбстер, — проговорила Дебора, а про себя добавила: «Распутный старый бездельник».

Дебора вздохнула с облегчением, когда старик исчез в темноте, хотя понимала, что его вынужденное отступление может ей дорого обойтись. От Уэбстера зависело финансирование музея, к тому же он пользовался влиянием в местных деловых кругах — по крайней мере в их пожилой и белой части. Лига христианских бизнесменов не устанавливала никаких барьеров, но если в организации такого типа нет ни одного чернокожего (особенно в таком городе, как Атланта), — это наводит на размышления. Дебора попыталась уравновесить присутствие лиги аналогичными организациями более демократической ориентации и все равно испытывала неловкость всякий раз, как они присылали чек. Наверное, можно было бы привлечь и еврейских предпринимателей, однако это тоже вызывало неловкость, ибо значило обратиться к своим корням, — корням, которые она во всех остальных сторонах жизни изо всех сил старалась забыть. Зачем рисковать, подставляя себя и музей под нападки антисемитов, если почти вся ее связь с еврейством давно разорвана?