Маска Аполлона - [17]

Молчание мое обеспокоило Агнона.

— Комната слишком мала, — сказал он. — Надо было в театре тебе показать.

Я, наконец, обрел дар речи:

— Это ты сделал или он сам?

— Я тебе скажу, что я сделал. Узнал, что сегодня был день оракулов, принес жертвы, взял маску с собой и пошел с ней вниз, в пещеру. — Вид у него был несколько смущенный. — Я хотел прочувствовать, понимаешь? Но ведь надо и спросить хоть что-нибудь; и я спросил, что именно должно выражать лицо бога; и пифия ответила — так ясно, что я сам услышал, мне толкование жреца и не понадобилось, — «Аполлон Пифийский». Так что вернулся я домой и взялся за работу.

— Аполлон Локхийский, — сказал я.

Прежде, когда краска стерлась почти до дерева, маска казалась просто лицом бога-Олимпийца, гармоничного и самодостаточного. Но вглядываясь в остатки линий рта, глаз и ноздрей, Агнон нашел утерянные хитрости и намеки. Я смотрел на маску, и у меня волосы дыбом вставали. Теперь это был Двуязыкий, чьи слова движутся к смыслу, как змея в тростниковых зарослях, извиваясь во все стороны. Как может взрослый объяснить всё, что знает, ребенку; а бог — человеку?

Потом я спросил Агнона, как выглядела пифия.

— Знаешь, как выветрелая скала. Беззубая, у нее под наркотиком слюни текли… Но я на нее, по сути, и не смотрел. В глубине пещеры, за треножником, расщелина уходит в темноту; а над ней Аполлон в семь пядей ростом, из золота отлит, а глаза из ляписа и агата. Он наверно древнее персидских войн; и такая таинственная улыбка у него… Я от него глаз не мог оторвать; но что она сказала, слышал.

Я послал за вином и попытался заплатить ему за потраченное время, но он отказался: сказал, не к добру было бы. Прежде чем пить, мы оба отплеснули перед маской вина из кубков своих.

Я спросил, почему он работает в новом стиле, раз его так трогают старые образцы.

— Верни меня назад в блистательный век Перикла, — ответил он, — и дай мне напиться из Леты, чтобы я забыл всё что знаю. Когда-то люди были достойны таких богов. Где они нынче? Они истекли кровью на полях сражений, под тучами мух; или погибли от голода в осаде, потому что слишком были хороши, чтобы соседей своих грабить… Или с песнями отплыли на Сицилию, чтобы сгинуть там на затонувших корабля, в малярийных болотах, или в каменоломнях, уже рабами… Кто выжил и добрался до дома, тех убили Тридцать Тиранов… Ну а кому удалось пережить всё это — те состарились в пыльных углах, под насмешки собственных внуков; потому что в те дни говорить о величии могли только мертвые. Они все ушли, их больше нет; остались только мы с тобой, и мы знаем, что с ними стало… Нико, а что ты станешь делать с этой маской, если наденешь ее?

— Хороший вопрос… Ну, по крайней мере отыграю в ней Эсхила, для которого и сделали ее. Быть может, она мне подскажет что-нибудь.

Лампа зачадила, и Агнон стал ее подправлять. Когда он подцеплял фитиль, на лице Локхия замелькали блики; и казалось, что темная сторона улыбается.

На генеральной репетиции спонсоры спросили Агнона, как я и предполагал, чего это ради он пытается подсунуть им перекрашенное старьё. Он сказал, что ничего не взял за эту работу, — они удивились и напомнили, что заказывали всё самое лучшее. А в этой маске ни изящества, ни шарма; она слишком сурова. Со спонсорами спорить себе дороже, потому я не спросил у них, зачем нужен шарм Аполлону, приходящему возвещать судьбу словами, будто выбитыми в бронзе. Вместо того сказал им, что бог сам выбрал эту маску; совершенно определенно, через пифию; потому что она похожа на Аполлона Пифийского больше любой другой. Тут они примолкли.

Когда эти придурки ушли, Гиллис, куртизанка фиванская, — уже не первой молодости, но еще знаменитая чтением стихов, — подошла расцеловать нас всех. Она видела репетицию и пообещала, что успех будет грандиозный. Микон, механик, подошел спросить, как мне понравился кран: плавно ли работает. Он любил свое дело и переживал за актеров:

— Мне надо, чтобы артист чувствовал себя надежно, иначе он раскрыться не сможет, — сказал он. — Здесь, в Дельфах, мы со старым тросом не работаем никогда. Мое правило — на человека два подъема, на колесницу всего один. В прошлый раз ставили «Медею», так что у тебя будет новый.

Я заверил его, что и у родной матери на руках не чувствовал себя в большей безопасности; и он полез обратно в свою деревянную башню, с бутылкой масла и горшком густой смазки.

Вечером пошел дождь, и настроение у нас подмокло; но рассвет был такой яркий, пронзительный, почти ни ветерка… Когда мы появились в театре, на верхних скамьях уже толпа собралась; а слуги спонсоров суетились с коврами и подушками вокруг почетных мест. Через щели между досками скены всё это смотрелось настоящим событием. Я разделся, нацепил на себя свою летательную сбрую, надел поверх нее белую с золотом тунику Аполлона, а костюмер просунул подвесное кольцо в специальную прореху.

На столе у меня стояла маска, в раскрытой шкатулке. Я купил для нее у масочника новый парик, белокурый. Волосы молодые, здоровые; сельские девушки продают такие, когда им приходится обрезаться ради траура. Парик сразу слился с лицом; я представлял себе, как эти волосы струятся с головы разгневанного бога под грохот стрел у него за спиной, когда шагает он яростно вниз по утесам, рушась ночною тьмой на Троянскую равнину. В «Мирмидонцах» Аполлон именно таков; прямо из Гомера.